Следующий залп русских просвистел в пятидесяти метрах позади нас, а два 
следующих на неизвестном расстоянии, но мы все же слегка замедлили темп. 
Неожиданно раздался оглушительный свист, затем такой грохот, что сотряслись и 
земля и воздух Один край траншеи обрушился. Все произошло так быстро, что у 
меня даже не хватило времени укрыться. Помню, я лишь увидел всполох и множество 
осколков, разлетевшихся вокруг окопов. Мы снова упали на землю: подняться ни у 
кого не хватало смелости.
   – Быстрей! Встать! Надо пробираться в другую траншею! – прокричал сержант, 
лицо которого исказил страх. – Если здесь упадет граната, мы все взлетим на 
воздух!
   Раздалось еще два взрыва. Наши пушки палили не переставая. Схватив ящики, мы 
вскарабкались по завалу через труп какого-то бедняги, который взлетел на воздух.
 Пробегая, я успел бросить на него взгляд. Отвратительное зрелище. Его каска 
слетела с лица, а забрало наполовину врезалось ему в подбородок, а может, это 
была шея. Тяжелое зимнее обмундирование болталось, как мешок, на том, что 
больше уже не было человеком. Ему оторвало ногу, а может быть, она лежала под 
ним. Поблизости лежал еще один труп. Граната русских приземлилась прямо на 
каких-то бедняг, которые надеялись, укрывшись здесь, переждать грозу.
   Я отчетливо помню первых мертвецов, с которыми мне пришлось столкнуться на 
войне. Тысячи и тысячи других, которых я увидел потом, стерлись из моей памяти; 
меня до сих пор мучит кошмар: ужасные увечья, фигуры одних людей, которые, 
кажется, мирно спят, или трупы других, с широко открытыми глазами, в которых 
застыл непередаваемый ужас. Я думал, что натерпелся столько страху, испытал 
такое, что вернусь домой как настоящий военный и буду рассказывать о своих 
героических подвигах. Я рассказываю сейчас о том, что испытал по дороге от 
Минска в Харьков и на Дон теми словами, которые показались мне наиболее 
подходящими. Но эти слова надо было оставить для того, что я увидел после; 
правда, их уже будет трудно подобрать. Например, нельзя употреблять 
прилагательное «ужасный», описывая разорванных на куски попутчиков, втертых в 
землю; но такая ошибка простительна.
   Возможно, мне следует на этом закончить повествование. Тот, кто сам не 
испытывал того, с чем мне пришлось столкнуться, может сочувствовать 
происходящему, подобно тому, как мы переживаем события вместе с героем романа 
или пьесы. Но полностью понять мои чувства они не смогут: ведь никогда нельзя 
понять то, что невозможно объяснить словами. Все эти оговорки, возможно, 
неинтересны тому миру, к которому я сейчас принадлежу. Но я позволю своей 
памяти выразить мысль как можно четче. Оставшуюся часть повести я посвящаю 
своим друзьям, Мариусу и Жан-Мари Кайзер. Лишь они одни могут меня понять: они 
пережили в общем-то те же события в том же краю. Я попытаюсь описать словами 
глубочайшее человеческое безумие, которое даже и вообразить себе не мог; я не 
мог и представить, что такое возможно, если бы сам через это не прошел.
   Мы дошли до траншеи, которая казалась нашему сержанту безопасным укрытием, и 
в буквальном смысле закопались в нее в то мгновение, когда мощнейший взрыв снес 
почву с ее края.
   Два солдата в белых маскхалатах стояли в окопе. Один, у пушки, обозревал 
поле боя через полевой бинокль. Другой, в глубине окопа, возился с 
радиоаппаратурой.
   – Энское подразделение? – спросил сержант, переводя дух: – У нас для них 
поставки.
   – Тут рядом, – сказал солдат с биноклем, – но пробраться туда вам не удастся.
 Взлетите на воздух. Кладите свою взрывчатку – только не здесь – и идите в 
бункер. – Он улыбнулся.
   Мы не заставили его дважды повторять приглашение и направились в 
напоминавшую гробницу сооружение из досок и земли, почти неосвещенное. Внутри 
уже находилось четверо солдат. Одному из них как-то удавалось спать. Остальные 
писали при мерцающем свете свечи.
   Высота бункера не позволяла нам выпрямиться, всем сидящим в бункере пришлось 
подвинуться, чтобы мы могли войти.
   – Выдержит? – спросил Гальс, указывая ободранным пальцем на крышу этого 
сооружения.
   – Ну… если рядом упадет граната, может и обрушиться, – иронически улыбаясь, 
ответил один из солдат.
   – А если приземлится прямо на нас, товарищам даже не придется нас хоронить, 
– добавил другой.
   И как они шутят? Наверное, привыкли. Солдат, который спал, проснулся и 
зевнул.
   – Я думал, нам женщин прислали.
   – Да нет, каких-то ребятишек. Сержант, откуда у вас этот выводок?
   Все засмеялись.
   Земля снова содрогнулась, будто не позволяя нам слишком расслабляться. 
Отсюда звуки взрывов не казались такими сильными.
   – Это новобранцы, из поезда с провизией. Они через всю Россию прошли, чтобы 
вам было чем набить брюхо.
   – Подумаешь, – сказал парень, который только что проснулся. – Мы тут три 
месяца потеем, а вы пока только развлекались. На Украине, коне*шо, красивые 
девушки, это я знаю, но не следовало вам там торчать столько времени. Мы тут с 
голоду помираем.
   Я вступил в разговор на своем отвратительном немецком:
   – Ничего себе, девушки! Не видели мы никаких девушек! И вообще ничего, кроме 
снега.