открытую потешался надо мной.
   Ясно, он не хочет воспринимать меня всерьез. Я решил промолчать. Меня 
одновременно охватили гнев и печаль. Сначала бьют за недосмотр, потом смеются. 
Наши грузовики по-прежнему шли по льду и снегу. Приближалась ночь, с 
наступлением темноты мороз усилился. Мысль, что наше путешествие подходит к 
концу, утешала меня. Через полчаса мы будем в пригородах Харькова. Интересно, в 
каком состоянии город? Харьков был последним крупным городом перед фронтом. 
Сталинград от него отделяли четыреста километров. Подсознательно, несмотря на 
то что от советских окрестностей меня тошнило, я поскорей хотел попасть на 
фронт. И тут раздался оглушительный взрыв.
   Помню, что мы спускались с горы. Перед нами затормозил грузовик, остановился.

   – Ну, что там еще? – Я уже открыл было дверь.
   – Закрой, и так холодно.
   Но я хлопнул дверью перед лицом водителя и пошел по льду, которым было 
покрыто шоссе имени Третьего Интернационала. Передо мной затормозила машина, 
проехавшая еще немного по инерции. Курьер из Харькова привез приказ. При слабом 
освещении было видно, как быстро говорят что-то друг другу офицеры. Они 
пытались составить план, обсуждали новости. Капитан читал бумагу.
   Прошло еще немного времени. Затем по всей длине конвоя прошел сержант, 
подавая сигнал сбора. К нам подошел капитан, за ним два лейтенанта и три 
фельдфебеля.
   – Равняйсь! Смирно! – рявкнул фельдфебель.
   Мы встали, как полагается. Капитан окинул нас продолжительным взглядом. 
Затем медленно, не снимая перчаток, поднес бумагу на уровень глаз.
   – Солдаты, – произнес он. – У меня для вас тяжелые новости. Новости, которые 
огорчат и вас, и всех, кто воюет на стороне «оси» за наш народ и за нашу судьбу.
 Где бы ни получили эти новости, их везде воспримут с глубоким огорчением. 
Повсюду на безграничных пространствах нашего фронта, в самом нашем отечестве мы 
не можем сдержать обуревающих нас чувств.
   – Смирно! – не унимался фельдфебель.
   – Сталинград пал! – продолжал капитан. – Шестая армия под командованием 
маршала фон Паулюса была вынуждена принять безусловную капитуляцию.
   Мы не знали, что и сказать. Немного помолчав, капитан продолжал:
   – В предпоследнем рапорте фюреру маршал фон Паулюс сообщил, что присуждает 
крест за храбрость каждому своему солдату. Маршал также пишет, что страдания 
бойцов невозможно даже представить себе; что после адской битвы, продолжавшейся 
несколько месяцев, никто в большей степени не заслуживает славы победы. Передо 
мною послание, переданное по коротким волнам из разрушенного тракторного завода 
«Красный Октябрь». Высшее командование требует от меня зачитать его вам. Его 
прислал один из последних оставшихся бойцов Шестой армии, Генрих Штода. В этом 
сообщении Генрих говорит, что на юго-западе Сталинграда еще слышатся звуки 
битвы. Он пишет:
 
   «Нас семеро. Мы последние, кто остался здесь в живых. Четверо ранены. Мы 
скрываемся в полуразрушенном заводе уже четыре дня. Во рту не было ни крошки. Я 
распечатал последний магазин для своего пулемета. Через десять минут большевики 
с нами покончат. Скажите отцу, что я выполнил свой долг, что я знаю, как 
умереть. Да здравствует Германия! Хайль Гитлер!»
 
   Генрих Штода был сыном мюнхенского врача Адольфа Штоды. Воцарилось молчание; 
его нарушали лишь порывы ветра. Я подумал о том, что под Сталинградом сражался 
и мой дядя; я с ним ни разу не встречался из-за того, что две ветви нашей семьи 
оказались оторваны друг от друга. Я лишь видел его фотографию, знал, что он 
пишет стихи. У меня возникло такое чувство, будто я потерял друга. Какой-то 
солдат расплакался. Поседевшие виски придавали ему старческий вид. Затем он 
перестал стоять напряженно и направился к офицерам.
   – Мои сыновья погибли, – закричал он. – Я знал, что так произойдет. Это вы 
во всем виноваты – вы, офицеры. Все бесполезно. Мы не выдержим русской зимы. – 
Он согнулся в три погибели. – Там погибли два моих сына, бедные мои дети…
   – Успокойся, – приказал фельдфебель.
   – Ну уж нет. Убейте меня, если хотите. Какая теперь разница. Теперь уже 
ничто не важно…
   Вышли два солдата, схватили несчастного под руки, чтобы оттащить его: ведь 
он только что оскорбил офицеров. Но тот сопротивлялся, как будто им овладели 
демоны.
   – Отведите его к врачу, – сказал капитан. – Пусть даст ему успокоительное.
   Я подумал, что он еще что-нибудь добавит, но выражение лица офицера не 
менялось. Может, он тоже потерял родственника.
   – Спокойно.
   Маленькими группками, молча мы возвращались к грузовикам. Наступила полная 
темнота. На белой линии горизонта показались холодные голубовато-серые пятна. Я 
поежился.
   – Становится все морознее, – сказал я солдату, который шел рядом.
   – Да, – ответил он, не глядя в сторону.
   Впервые на меня произвели такое впечатление необозримые просторы России. Я 
явственно ощутил, как сжимается вокруг нас серый горизонт. Три четверти часа 
спустя мы были уже в разоренных предместьях Харькова. Слабый свет фар не 
позволял как следует все разглядеть, но все, что попадало в луч света, было 
разрушено.