На следующий день, проведя еще одну ночь на полу «рено», я смог убедиться, в 
каком хаосе находился разрушенный Харьков – город, который, несмотря на 
разорение, представлял такое большое значение.
   В 1941, 1942 и 1943 годах наша армия несколько раз брала Харьков, город 
отвоевывали русские, затем снова брали немцы, и наконец он остался у 
большевиков навсегда. В тот момент, о котором идет речь, наши войска захватили 
его впервые. Город напоминал выгоревший скелет. На разрушенных обочинах 
располагались покореженные машины и орудия, собранные войсками, чтобы очистить 
дороги. Масса покореженного металла была дополнительным свидетельством того, 
как напряженно проходил здесь бой. Участь солдат было легко представить. 
Погребенные под снегом, стальные трупы стали знаком определенного этапа войны: 
сражения за Харьков.
   Вермахт расположился в некоторых, более или менее уцелевших районах города. 
Санитарная служба, находившаяся в большом здании, дала нам возможность вымыться.
 Смыв с себя грязь, мы очутились в подвале здания в комнатушках, наполненных 
разными кроватями. Нам посоветовали попытаться уснуть, и, несмотря на 
неподходящее время – был полдень, все мы забылись сном. Разбудил сержант, 
который повел нас в столовую. Здесь я обнаружил Гальса, Ленсена и Оленсгейма. 
Мы говорили о падении Сталинграда.
   Гальс настаивал, что это невозможно:
   – Шестая армия! Господи Боже! Быть такого не может, чтобы русские разгромили 
их.
   – Но ты же слышал сводку: их окружили, у них не осталось оружия, что им 
оставалось делать? Они были вынуждены сдаться.
   – Тогда надо попытаться их спасти, – сказал кто-то.
   – Бесполезно, – заметил солдат постарше. – Теперь уже все кончено…
   – Черт, черт, черт! – Гальс стиснул кулаки. – Просто не верится!
   Для одних падение Сталинграда стало болезненным ударом; у других это событие 
вызвало желание отомстить, поднявшее боевой дух. Среди нас, учитывая разброс в 
возрасте, не было единого мнения. У старших преобладали пораженческие 
настроения, а молодые со всей решимостью собирались освободить боевых товарищей.
 Мы уже направлялись в казарму, когда возникла стычка, в которой был виноват в 
основном я.
   Парень с разбитым коленом, водитель проклятого «рено», наткнулся на меня.
   – Что, доволен? – сказал он. – Кажется, завтра мы возвращаемся.
   На его лице была написана ирония. Я почувствовал, что краснею от гнева.
   – Ну, хватит, – закричал я. – Мы отступаем, и это по твоей вине, а мой дядя 
погиб в Сталинграде. Он побледнел:
   – Кто сказал тебе, что он погиб?
   – А если не погиб, еще хуже. – Я продолжал кричать: – Ты просто трус. Разве 
не ты сказал мне: лучше бросить их на произвол судьбы!
   Мой попутчик не мог прийти в себя. Он посмотрел вокруг. Затем схватил меня 
за ворот.
   – Заткнись, – приказал он, замахнувшись. Я ударил его в голень. Он собирался 
ответить мне ударом, когда его руку перехватил Гальс.
   – Достаточно, – спокойно сказал он. – Прекрати, или окажешься в карцере.
   – Вот оно что. Еще один парень, которому нравится то, что с ним произойдет? 
– Мой противник не мог сдержаться от гнева. – Я вам покажу, всем вам…
   – Перестань, – настаивал Галцс.
   – Да пошел ты.
   Больше он не успел ничего сказать. Кулак Гальса опустился ему на подбородок. 
Он согнулся и упал на снег. К этому времени подошел Ленсен.
   – Вы, чертовы недоноски! – кричал водитель. Он попытался встать и снова 
вступить в драку.
   Приземистый, крепко сложенный Ленсен ударил его в лицо носком ботинка, 
подкованным металлом, еще до того, как тот успел подняться. От боли шофер 
закричал и упал на снег и поднес руки к окровавленному лицу.
   Мы не стали продолжать драку и вернулись к своим, тяжело дыша и ругаясь. 
Стоявшие рядом солдаты мрачно взглянули на нас, а двое из них помогли водителю 
подняться на ноги. Он еще что-то кричал.
   – Надо будет за ним приглядывать, – предупредил Гальс. – Вдруг пальнет нам в 
спину, когда пойдем в атаку.
   Подъем на следующий день состоялся позже обычного. Когда мы пошли на 
перекличку роты, в лицо нам ударил порыв ветра, смешанного со снегом. Чтобы 
защититься от снеговых порывов, мы подняли воротники, и тут услыхали приятную 
новость. Фельдфебель Лаус, которого мы не видели уже целую вечность, стоял 
перед нами, держа в обеих руках бумажку. Ему тоже мешал ветер.
   – Солдаты! – прочитал он, пользуясь промежутком между двумя порывами. – 
Верховное командование, понимая, в каком вы состоянии, дает вам суточный отпуск.
 Тем не менее, учитывая сложность положения, в любую минуту может поступить 
приказ о сборе. Поэтому каждые два часа появляйтесь в казармах. Нечего и 
говорить, что времени на подружек или визит к семье у вас не будет, – добавил 
он со смешком. – Но хоть успеете им написать.
   Двоих солдат Лаус послал забрать и разнести почту. Мне прислали четыре 
письма и посылку. Мы хотели осмотреть Харьков, но погода загнала нас в дом. 
Весь день мы отдыхали, готовясь к пути обратно. Поэтому, когда на следующий 
день нам сообщили, что мы привезем продовольствие и вооружение подразделению, 
находящемуся в районе боевых действий, где-то южнее Воронежа, новость эту мы 
восприняли без восторга.
   – Да ладно, – сказал Гальс. – Какая разница, в каком снегу застрять, у Киева