добрались до начала колонны. Большой грузовик командира группы, как нарочно, 
врезался в сугроб на краю дороги.
   – Впереди партизаны, – прокричал фельдфебель. – Прячутся. – Он указал налево.

   Не слишком понимая, что происходит, я последовал за сержантом, который во 
главе нашей группы, насчитывавшей пятнадцать солдат, бросился по заснеженному 
склону. Поднявшись, я увидел несколько темных фигур, двигавшихся под прямым 
углом к нам. Русские, кажется, передвигались так же медленно, как и мы. Мороз и 
тяжелые шинели мешали превратить нам все происходящее в некое подобие вестернов 
или американских фильмов «о войне». От холода все, казалось, застыло: радость, 
печаль, смелость и страх.
   Опустив, как и остальные, голову, я двигался вперед, больше думая о том, как 
бы не застрять в снегу, чем о встрече с врагом. Партизаны были еще слишком 
далеко, и как следует разглядеть их не представлялось возможным. Я подумал: 
наверное, они, как и мы, передвигаются большими шагами, чтобы не утонуть в 
сугробах.
   – Выройте себе окопы, – приказал фельдфебель, понизив голос, как будто 
противник мог нас слышать.
   Лопатки с собой у меня не было, но рукоятью винтовки я выкопал небольшую 
ямку. Укрывшись в таком ненадежном убежище, я смог наблюдать за противником. 
Численность партизан, появившихся из противоположного леса, поразила меня: да 
сколько их здесь! В лесу, через ветви деревьев, стоявших зимой без листьев, 
были различимы многочисленные фигуры. Они напоминали муравьев, пробирающихся 
через высокую траву с севера на юг. Поскольку мы-то ехали с востока на запад, я 
не мог понять, что у них на уме. Может, они пытаются окружить нас?
   Наши войска установили мощную батарею на ближайшем склоне, расположенном 
ярдах в двадцати от нас. Я не понял, почему до сих пор не началась перестрелка. 
Противник стал пересекать дорогу, лежавшую от нас в двухстах метрах. Звук 
крупнокалиберных пушек, доносившийся с севера, стал громче, а непосредственно 
напротив нас на огонь, кажется, начали отвечать огнем. Холод брал свое: у меня 
закоченели руки и ноги. Я не понимал происходящего, но оставался совершенно 
спокоен.
   Отряд русских пересек дорогу, не побеспокоив нас. Их численность втрое, а то 
и вчетверо превосходила нашу. Наш конвой состоял из ста грузовиков, ста 
вооруженных шоферов и шестидесяти человек сопровождения, единственной задачей 
которых была защита грузов. Сопровождали колонну десять офицеров и фельдфебелей,
 врач и два его помощника.
   От каждого взрыва образовывались облачка пропитанного порохом снега. С 
покрытого деревьями холма поднимались облака дыма. Заговорил справа от меня 
автомат, но вскоре замолк.
   Вместо того чтобы зарыться поглубже в окопе, я, как дурак, высунул голову. 
Фигуры партизан окутали белые облачка. Трещали выстрелы, русские отвечали тем 
же.
   Автоматные очереди раздавались теперь с разных сторон. Солдаты повсюду 
стреляли из маузеров. Темные фигуры русских двигались перебежками. Кто-то из 
них падал и оставался лежать неподвижно. По-прежнему ярко светило солнце. 
Казалось, все, что происходит, совершенно несерьезно. То здесь, то там в 
воздухе свистели пули. От шума я оглох. Реагировал на все происходящее медленно 
и поэтому до сих пор ни разу не сделал ни одного выстрела.
   Справа раздался чей-то крик. Стрельба почти не прекращалась. Партизаны со 
всех ног бежали к укрытиям. К ним приближались непрерывно стрелявшие танки.
   Несколько пуль угодили в снег прямо передо мной; я открыл беспорядочный 
огонь, как и остальные. Появилось еще семь или восемь танков; они повели 
наступление на партизан. Все действо продолжалось минут двадцать; я истратил 
около дюжины патронов.
   Через некоторое время вернулись наши танки и бронированные машины. На трех 
из них везли пленников, группами по пятнадцать человек. Все они выглядели не 
лучшим образом. Три немецких солдата при помощи товарищей вылезли из грузовиков.
 Один из них, казалось, был почти без сознания, лица двух других исказила 
болезненная гримаса. В кузове одного из танков лежало три раненых русских и два 
немца; один из них издавал стоны. На небольшом расстоянии, облокотившись о 
сугроб, нам подавал какие-то знаки немецкий солдат с залитым кровью лицом.
   – Дорога свободна, – объявил офицер. – Можете ехать.
   Мы помогли отправить раненых в полевой госпиталь. Я вернулся в «рено». Мимо 
прошел Ленсен, покачивая головой.
   – Видал? – спросил он.
   – Да. Не знаешь, кого-нибудь убили?
   – Конечно.
   Конвой снова отправился в путь. Мысль о смерти причиняла мне беспокойсво; я 
как-то сразу испугался. Поблекло сияние солнца, мороз стал невыносимым. По 
обеим сторонам дороги лежали тела в длинных коричневых шинелях. Один из них, 
когда мы проезжали, начал жестикулировать.
   – Эй, – ткнул я в бок водителя. – Там раненый, он нам машет.
   – Бедняга. Надеюсь, его люди о нем позаботятся. На войне всегда тяжело. Как 
знать, может, завтра придет и наша очередь.
   – Да, но у нас же есть врач. Вдруг он ему чем-то поможет.
   – Тебе легко говорить. У нас и так два грузовика с ранеными, так что доктору 
есть чем заняться. Не принимай все так близко к сердцу, мой тебе совет. Ты еще 
и не такого насмотришься.
   – Я и так уже видел достаточно.