позволять себе усомниться. Ты обязан быть верным товарищем. Ты должен всегда 
помогать другим в нужде и опасности. Твой товарищ должен быть уверен, что 
всегда сможет обратиться к тебе, что он может положиться на тебя, как на 
родного брата. Хаген убил Зигфрида не из трусости, но потому, что однажды 
Зигфрид навлек на него позор. Честь короля была в опасности. Зигфрид должен был 
умереть. Хаген искупил его грех. Его верность королю была выше его собственной 
родовой чести. Он стал проклятым преступником, но возвысился над толпой. Из 
верности рыцари следуют за своими сюзеренами. Из верности величайшие сыны 
Пруссии служили своему королю, хотя превосходили его своим богатством. Из 
верности шли за своими командирами миллионы тех, кто потом погиб на войне. Из 
верности мы следуем за нашим фюрером и его знаменем. Чувство собственного 
достоинства заставляет каждого из нас до самой смерти не выпускать из рук 
древко флага, ведущего Германию к новой жизни. То, что обещано, должно быть 
выполнено. Мы не нуждаемся в заверениях и клятвах. Мы должны верить делам и 
сами держать свое слово, ибо мы всегда честны. Наша вера – это наша честь. Кто 
сможет быть бесчестным среди смелых и героев?»[22]
Звучит более чем достойно, не так ли? Стремление не уронить свою честь, 
сохранить лицо было выражено настолько сильно, что не требовалось даже 
практиковавшегося в гвардиях иных держав «суда офицерской чести»: здесь судьями 
выступали все члены ордена, каждый его солдат и офицер. «Если твой друг ведет 
себя недостойно, – убеждал своих подчиненных Генрих Гиммлер, – ты должен 
сказать ему: „уходи“. Ну а если он запятнал позором нашу форму, твой долг дать 
ему пистолет с одним патроном и время на выстрел».[23] И что характерно, есть 
немало свидетельств, что так оно и было. Поэтому – мы возвращаемся к вопросу о 
верности вождю и присяге – поведение эсэсовцев, хоронивших чету Гитлер, 
вызывает откровенное удивление. Тем более что еще одной составляющей кодекса 
чести эсэсовца было понятие долга.
Нет, это не заслуга ордена и его идеологов. Они, как уже было сказано выше, 
лишь воспользовались особенностями немецкого национального характера. Понятие 
долга для немца – сродни некой священной реликвии. Воспитанное, так же как 
верность, многовековыми войнами, подтвержденное максимами протестантизма, оно 
оказалось намертво спаяно с представлениями о том, как устроен мир. Это 
подтверждает практически вся немецкая классическая литература: тема долга, 
чести, верности проходит через нее красной нитью. Долг стал для немцев кумиром, 
который, с одной стороны, побуждал их к действию, а с другой – мог это действие 
оправдать. Мало кто может представить себе, какую власть имело это понятие, эта 
моральная категория над целой нацией. Именно поэтому судьи и дознаватели 
Нюрнбергского трибунала и целого ряда последовавших за ним процессов с 
недоумением выслушивали оправдания подсудимых, исполнявших самые безумные 
распоряжения руководителей: «я выполнял приказ». Никому и в голову не могло 
прийти, что для немца, воспитанного в должном духе, такого рода оправдания 
более чем достаточно. Однако чуть-чуть, краешком прикоснуться к этому 
мироощущению можно, прочитав, что писали о долге идеологи СС: «Долг – это 
суровый труд, пока он не исполнен. Долг – это радость и ликование, когда вы 
сделали все, что смогли. Долг – это чувство ответственности. Долг – это то, 
чего требуют от нас семья, нация и государство. Выполнять свой долг не означает 
трудиться как прикованный к галере раб. Это означает испытывать радость даже 
тогда, когда исполнение долга требует значительных усилий. Из долга, 
исполненного нашими дедами и отцами, выросла немецкая государственность. Из 
долга, выполняемого нами всеми, вырастает национал-социалистическая держава, а 
с ней и будущее каждого гражданина и нации в целом. Настанет час, когда нация 
может потребовать от вас вернуть то, что дала, – вашу жизнь. Что под этим 
подразумевается? Любовь к государству, нашему Отечеству, которая живет у 
каждого в груди. Путь к высочайшему долгу – это путь к величайшему счастью, 
даже если он ведет вас к смерти. Только исполненный долг дает право на 
принадлежность к своему народу. В национал-социалистическом государстве другого 
права нет. Чем выше долг, тем больше справедливое вознаграждение. Тот, кто 
отдает все силы служению Германии, кто узами крови связал свою судьбу с судьбой 
отчизны, достоин наивысших почестей. Тот, кто сделал больше всех, стал главой 
рейха, а остальные следуют за ним во исполнение своего долга. Простой фабричный 
рабочий, если он честно выполняет свой долг, может встать вровень со своей 
судьбой и стоять в этом смысле выше нерадивого министра. От каждого требуется 
добросовестное исполнение своих обязанностей. И каждый должен выполнять их по 
велению совести».[24]
Фактически об этом же говорил в своем письме из Нюрнберга Контрольному 
совету[25] фельдмаршал Кейтель: «Надеюсь, что члены Контрольного совета, старые 
солдаты-фронтовики, проявят понимание того, что моя вина выросла из основы всех 
основ любой армии мира – исполнительности, солдатского долга и верности присяге.
 Если в порыве усердия я перешагнул границы солдатской добродетели, что, 
собственно, и стало предметом судебного разбирательства на этом процессе, я 
готов искупить свою ошибку кровью и принять смерть, приличествующую солдату во 
все времена. /…/ У меня есть только одно желание – принять смерть от пули».[26]
Ну что ж, здесь можно и подвести итог этой главы. Что же мы видим? Четкий, 
прекрасно сформулированный кодекс, подчинявший себе едва ли не каждое движение 
того, кто находился на службе в ордене. Моральные нормы, не просто жесткие, а 
более консервативные, чем себе можно представить, пережившие в большинстве 
своем даже такое испытание, как война. А не видим мы при этом свойственного 
культуре Запада гуманизма, как и многих общечеловеческих ценностей. Потому что 
для Третьего рейха они ценностями не были. В поисках корней, в поисках наследия 
предков идеологи НСДАП нырнули слишком глубоко в минувшие века, увлекая за