Канский фронт, 14.6.1944.

Над полем боя повисли косматые клубы дыма. Воздух загустел от пыли и пороховой 
гари. Выстрелы рвут его в клочья, а земля под ногами корчится в судорогах от 
мощных разрывов вражеских снарядов. Чрево матери-земли изъязвлено тысячами 
глубоких воронок. Небольшая роща исчезает прямо на моих глазах — чей-то 
гигантский стальной кулак как спички ломает столетние деревья, вбивает их в 
землю, перемалывает в труху. Все вокруг дрожит и вибрирует. Огненный шквал 
вздыбливает землю, она с утробным стоном разверзается и извергает в небо 
фонтаны месива из камней, грязи и смертоносного металла. Убийственной силы 
смерч обрушивается на наш передний край — с диким ревом, воем и шипением 
проносятся тысячи иззубренных осколков, а потом укладываются прямо у наших ног 
как свора голодных, почуявших кровь псов.

Мимо на надсадно ревущем мотоцикле проносится связной. Лица не разглядеть — 
одна сплошная корка из пыли, грязи и пота, да бешено сверкающие глаза. На 
рассвете наша пехота контратаковала, и я хорошо вижу невдалеке тела англичан, 
много тел. Ветер доносит хриплые стоны тяжелораненых британцев. Под огнем 
союзнических батарей наши санитары делают им перевязку — так велит неписаный 
закон «фронтового братства».

«Мертвая зона» начинается сразу за нашим передним краем. Там нет места для 
живого — только воронки, груды земли и трупы. Я сижу на корточках в узкой 
стрелковой щели рядом с десятками немецких солдат. Здесь, глубоко под землей, 
они проводят фронтовые дни и ночи. Прислушиваются, спят, ждут… Когда же «томми» 
опять полезет вперед?

За нашей спиной лежит Кан — пылающий, истекающий кровью город. Корабельная 
артиллерия союзников опустошила его некогда аккуратные улочки. Теперь на месте 
аккуратных нормандских жилищ дымятся развалины, и прожорливое пламя облизывает 
стройные силуэты городских церквей. Как стаи воронья непрестанно кружат над 
руинами безвинно замученного города эскадрильи вражеских бомбардировщиков и 
штурмовиков в непрестанных поисках свежей крови. Над шпилем удивительным 
образом уцелевшего собора клубится тошнотворный чад. Умирающий Кан…

Не хочется покидать такое надежное и привычное укрытие. Но тут передо мной с 
оглушительным треском разрывается граната, и облако пыли на какое-то мгновение 
укрывает меня от вражеских наблюдателей. Мне нужно попасть к чудом уцелевшей 
группе деревьев на той стороне луга, и я решаюсь на перебежку. Рывок, и вот уже 
я ныряю в густое облако из испарений, пороховых газов и пыли, падаю, 
сворачиваюсь в клубок обнаженных нервов, кубарем качусь вперед и распластываюсь 
на земле. Боже мой, как хорошо ощутить землю в своих объятиях, крепко прижаться 
к ней, впиться губами в ее истерзанное тело и слиться с ней, ощущая только, как 
проносятся над взмокшей спиной смертоносные кусочки железа. Последний рывок, 
последняя перебежка — и я у цели. Танк прекрасно замаскирован, и уже с 
расстояния в дюжину метров ни за что не определишь, где здесь куст, а где 
грозная боевая машина!

— Где командир?

— Там, под танком…

Становлюсь на колени, отодвигаю легкий броневой лист и энергично протискиваюсь 
в узкий лаз подземного укрытия. Вижу поблескивающие в полутьме, выжидательно 
разглядывающие меня глаза. После очередного залпа тяжелыми фугасами по танковой 
позиции у меня нет сил вымолвить хотя бы слова приветствия. Я всецело отдаюсь 
чувству защищенности и покоя. От бешеных ударов пульса гудит как медный котел 
голова, а сердце готово выскочить из груди. Мир, тишина и надежность 
упрятанного глубоко под землей спасительного убежища быстро приводят меня в 
чувство. Я представляюсь и докладываю, что привело меня на этот необычный 
полковой КП. Наконец, раздается хорошо знакомый мне и легко узнаваемый, чуть 
ироничный голос командира:

— Здравствуйте, Кох. Что ж, мир тесен. Довелось еще раз свидеться. Помните 
Тулу?

— Так точно, герр оберст. С тех пор мы научились любить утробу своих танков!

В России танки укрывали нас как курица крыльями своих цыплят! Помню, у меня да 
и у других были изодраны гимнастерки — таким узким был просвет между землей и 
днищем танка и укрываться там можно было только в лежачем положении. Но все 
равно здесь уютно: пять человек лежат на земле, плотно прижавшись друг к другу. 
Укрытые маскировочными сетками опорные катки и две небольшие земляные насыпи 
спереди и сзади корпуса не выпустят наружу и слабого луча света. Тускло светит 
ручной фонарик, и я уже различаю лица в полутьме. Командир водит пальцем по 
карте с множеством символов, отметок и цифр. И рассказывает, рассказывает. В 
скупых на подробности солдатских словах перед моими глазами оживают картины 
жестоких и напряженных боев последних дней…