Он настаивает на том, чтобы я присутствовал на его повторной встрече с 
Браухичем. Он, Гитлер, уже принял решение и в ближайшее время направит 
главнокомандующим составными частями вермахта собственноручный меморандум, в 
котором изложит свое видение проблемы. [241] 
Беседа с Браухичем состоялась на следующий день, 5.11.1939. Главнокомандующий 
сухопутными войсками и я молча выслушали стратегические выкладки фюрера по 
комплексу сформулированных ОКХ проблем. Браухич упомянул две причины, которые 
не позволяют ему согласиться с точкой зрения Гитлера: 
1. Во время польской кампании немецкая пехота продемонстрировала свою 
несостоятельность — инертность, отсутствие боевого духа, тактическую леность и 
недостаточную выучку младшего начальствующего состава. 
2. Некогда железная дисциплина упала, армия на пороге печальной памяти событий 
1917 г. — алкогольные эксцессы, бесчинства на вокзалах и акты вандализма при 
перевозке ж.-д. транспортом. У него скопилось несколько рапортов от комендантов 
станций, судебных дел и представлений на возбуждение уголовных дел в связи с 
дисциплинарными проступками военнослужащих. Армия запущена и нуждается в 
интенсивном политико-воспитательном обучении, прежде чем бросать ее в бой 
против прекрасно обученного противника. 
После этих слов Гитлер в состоянии крайнего возбуждения буквально выскочил 
из-за стола. Кто дал главнокомандующему право на основании отдельных примеров 
недостойного поведения военнослужащих облыжно обвинять всю армию? Ни один 
полевой командир не жаловался ему на отсутствие боевого духа у солдат. Как 
можно говорить такое о войсках, одержавших блистательную победу над сильным и 
коварным врагом? Как верховный главнокомандующий он отказывается выслушивать 
подобные инсинуации... Он требует незамедлительно передать ему все следственные 
материалы и судебные дела для личного ознакомления. С этими словами Гитлер 
покинул зал для совещаний, [242] громко хлопнув дверью. Я понял, что Браухич 
окончательно исчерпал кредит доверия фюрера. 
С этого момента Гитлер ежедневно запрашивал меня по поводу пресловутых судебных 
дел. Своими собственными глазами я видел только одно, которое фюрер раздраженно 
швырнул на мой письменный стол. Шмундт рассказал мне, что после той безобразной 
сцены Браухич подал прошение об отставке, которое Гитлер категорически отклонил.
 
В середине октября я и Йодль присутствовали на обсуждении оперативного плана 
«Запад» в штаб-квартире фюрера. Гитлер неоднократно прерывал докладчика — 
генерала Гальдера — уточняющими вопросами и потребовал представить штабную 
карту с обозначениями и подробными примечаниями. Гальдер удалился, а Гитлер 
заметил, обращаясь к нам с Йодлем: «Да это же старый план Шлиффена с усиленным 
правым флангом и главным направлением удара вдоль атлантического побережья. 
Дважды такие номера не проходят! У меня прямо противоположные намерения — через 
несколько дней я изложу вам свой план и сам обсужу его с ОКХ». 
Не вдаваясь в подробности, сообщу, что в конечном итоге среди множества точек 
зрения и оперативно-стратегических выкладок генералов возобладал план фюрера: 
танковые дивизии вермахта прорывают фронт под Седаном и вырываются на 
оперативный простор атлантического побережья в районе Абвиля с последующим 
заходом в тыл, расчленением, окружением и уничтожением англо-французских 
моторизованных армий, которые попытаются вторгнуться в Бельгию через 
франко-бельгийскую границу. 
Я принял этот план, но с одной существенной оговоркой: если французы проявят 
известную тактическую гибкость и, не атакуя с ходу наш северный фланг, 
закрепятся в Бельгии — нам грозят серьезные неприятности. [243] 
Йодль не разделял моих опасений и, к счастью, оказался прав. Много позже фюрер 
с выражением явного удовлетворения на лице рассказал мне, что обсуждал этот 
план с генералом фон Манштейном, который единственный из всей армии поддержал 
его. Манштейн в бытность свою начальником штаба группы армий «Центр» фон 
Рундштедта действительно провел эту операцию с присущим ему блеском. В 
остальном только благодаря настойчивости и несгибаемой воле Гитлера в течение 
одной зимы откровенно слабые танковые соединения — фактически один-единственный 
корпус генерала Гейнца Гудериана — превратились в мощную танковую армию 
генерала кавалерии Пауля Людвига Эвальда фон Клейста. 
В ответ на поползновения ОКХ к самостоятельности Гитлер изменил порядок 
доведения приказов: если раньше, часто минуя ОКВ, главнокомандующие составными 
частями получали приказы в устной форме, то отныне — только в письменном виде и 
от начальника штаба ОКВ. Верховное главнокомандование (штаб оперативного 
руководства) как рабочий штаб фюрера разрабатывал «указания», которые 
спускались по инстанции за подписью Гитлера или моей. К великому огорчению 
генштаба сухопутных сил, на первые роли стал выходить Йодль как начальник штаба 
оперативного руководства вооруженными силами. 
Генеральное наступление было назначено на 25 октября. Столь малый срок на 
подготовку операции объяснялся желанием Гитлера максимально мобилизовать ОКХ на 
скорейшее завершение всех мобилизационных мероприятий и стратегического 
развертывания вермахта. Фактически переформирование и ремонт танкового парка не 
были как следует доведены до конца, мешала хроническая нехватка запасных 
двигателей, передаточных механизмов и гусеничных лент. По мере подготовки 
операции неизбежно возникали и прочие [244] затруднения, кроме того, 
метеорологические службы давали малоутешительные прогнозы на будущее. Гитлер 
принял окончательное решение: наступление начнется только при устойчивой летной 
погоде, чтобы максимально использовать боевые возможности люфтваффе. Операция 
была перенесена на ноябрь, потом ударили морозы. Декабрь стал тяжелым 
испытанием для начальника центрального метеорологического управления ОКЛ