решительно необходимо фюреру для решения... второстепенных или даже 
полувторостепенных вопросов. Во время войны с такой же легкостью назначались и 
отменялись мои поездки на фронт или полеты из штаб-квартиры в Берлин, причем 
иной раз самолет разворачивался уже в воздухе для возвращения в ту или иную 
сторону. Прибыв к месту назначения, я с удивлением обнаруживал, что решение 
данной проблемы не требует моего присутствия и находится в компетенции едва ли 
не дивизионного командира. Я неоднократно пытался разобраться в ситуации и в 
конце концов нашел только два более или менее правдоподобных объяснения: 
причиной всему могли быть либо мое гипертрофированное чувство долга, либо 
недобросовестность адъютантов Гитлера, любивших перекладывать ответственность 
на чужие плечи... 
Даже в мирное время я не мог уделить и дня жене и [208] детям, а уж во время 
войны я дневал и ночевал в штаб-квартире фюрера. Уму непостижимо, как все это 
смогла вынести моя бедная жена... 
В первое время Бломберг писал мне довольно регулярно, и я с удовольствием 
оказывал ему мелкие услуги, о которых он просил в своих посланиях. Через 
несколько недель после отъезда в Италию он прислал срочную телеграмму с 
просьбой посодействовать в получении заграничного паспорта для его сына Акселя 
и помочь ему срочно вылететь в Рим, снабдив некоторой суммой на дорожные 
расходы, — «для крайне важной беседы». 
Я вызвал лейтенанта люфтваффе Акселя фон Бломберга в Берлин и отправил его в 
Италию. Через 8 дней он вернулся обратно и привез письмо, написанное отцом. 
Вернер фон Бломберг просил меня передать Гитлеру, что собирается развестись с 
женой, вернее разведется, но только в том случае, если фюрер приблизит его к 
себе и назначит на прежнюю должность. Я не хотел, чтобы фюрер узнал о таком 
несколько неожиданном повороте событий с моих слов и попросил его самолично 
прочитать письмо. Как и следовало ожидать, Гитлер с негодованием отклонил 
ультимативные требования Бломберга: в свое время он заклинал фельдмаршала 
аннулировать брак, но тот категорически отказался. С тех пор Бломберг перестал 
для него существовать, во всяком случае и речи быть не могло о его возвращении 
в строй. В письме на имя фон Бломберга я в максимально щадящей и сдержанной 
манере передал ему эту нелицеприятную отповедь фюрера, однако фельдмаршал всю 
оставшуюся жизнь считал, будто бы главным источником всех его бед являюсь... я, 
мои амбиции, эгоизм, нежелание объяснить фюреру и т.д., и т.п. 
Столичная «светская жизнь» давно уже превратилась для нас с женой в рутинную 
повинность — иной раз мы с большим удовольствием провели бы вечер [209] дома, 
чем на очередном приеме в посольстве или светском рауте среди малознакомых нам 
людей. Не могло быть и речи о «дружбе домами» или элементарном сближении семей 
высокопоставленных чиновников или партийных работников, не говоря уже о 
дипломатических династиях министерства иностранных дел. Время от времени мы 
встречались на очередном политическом мероприятии — этим знакомство 
исчерпывалось. 
Учитывая специфику моего служебного положения, жене приходилось быть особенно 
осмотрительной в приобретении новых знакомств. Она и раньше не отличалась 
словоохотливостью, теперь же и вовсе принуждена была большей частью держать 
язык за зубами, что создало ей репутацию «надменной гордячки». По тем же самым 
причинам меня считали «хитрым, скользким и изворотливым как угорь» напыщенным 
снобом, попытки сближения с которым решительно невозможны. Для дипкорпуса я 
также не представлял ни малейшего интереса, поскольку откровенно тяготился 
светскими обязанностями, в отличие от моего предшественника Рейхенау — старого 
«паркетного шаркуна». 
В феврале 1939 г. мелодия «чешского вальса» закружила пол-Европы в 
стремительном танце. Газеты пестрели сообщениями об участившихся пограничных 
инцидентах, очередных притеснениях германского меньшинства в Богемии и Моравии. 
Берлин отправлял одну за другой ноты протеста в Прагу, из Чехословакии были 
отозваны немецкий посол Фридрих Айзенлор и военный атташе оберст генерального 
штаба Рудольф Туссен. 
Фюрер неоднократно заявлял, что уже сыт по горло и впредь не намерен терпеть 
творящиеся в Чехословакии безобразия. Я даже не сомневался в том, что вскоре 
предстоит так называемое «урегулирование проблемы остаточной Чехии». Несмотря 
на мою настойчивость [210] фюрер давал уклончивые ответы и не называл 
конкретные сроки проведения операции. Тем не менее я решил несколько опередить 
события и проконтролировать готовность ОКХ к внезапной и молниеносной атаке 
территории противника. В моем присутствии фюрер вызвал Браухича и отдал приказ 
о проведении «акции умиротворения» в связи с нестерпимым положением германских 
меньшинств. Правовым обеспечением приказа являются его директивы и указания, 
подписанные в 1938 году. Фюрер не счел нужным сообщить нам, солдатам, о 
плетущихся политических интригах и дипломатической игре между Берлином и Прагой.
 Мы покинули его кабинет, так и не узнав ничего нового — некоторые подробности 
мне сообщил военный атташе. Гитлер уже не раз демонстрировал нам свой дар 
предвидения, и мы не сомневались, что у него есть в запасе хитрый 
дипломатический ход. Повторю еще раз: даже в тот момент никто из нас не думал о 
войне. 
«Мартовские иды» с некоторых пор стали для меня своеобразной точкой отсчета: и 
в 1933 г., и в 1937 г. Гитлер приступал к активным действиям в середине или во 
второй половине месяца! Не знаю, чего в этом больше — случайности или суеверия? 
Наверное, последнего, поскольку фюрер неоднократно заводил со мной разговоры на 
«нумерологические» темы. 
12 марта 1939 г. Гитлер подписал предварительный приказ по сухопутной армии и 
люфтваффе о приведении войск в полную боеготовность и предполагаемом вступлении