В августе, во время инспектирования береговых укреплений, на борту «Грилле» в 
моем присутствии Гальдер докладывал фюреру о планах стратегического 
развертывания вермахта в связи с предстоящей операцией. Стоя у штабной карты, 
Гальдер отвечал на многочисленные вопросы фюрера. Гитлер спорил и выдвигал 
возражения; он требовал четких, ясных, недвусмысленных ответов и большей 
наглядности: условные обозначения, примерное сопоставление сил и краткое резюме 
об ожидаемом развитии событий. Особенно интересовали его направления главных 
ударов и участки прорыва чехословацких пограничных укреплений, многолинейность 
и глубину эшелонирования которых он тщательным образом изучил. В ходе 
обсуждения наметились и некоторые расхождения, особенно по вопросам боевого 
использования тяжелой артиллерии, — мы не располагали достаточным количеством 
орудий на фронте «Грюн» — танковых и посадочно-десантных частей. Тем временем 
Гальдер закончил доклад, однако Гитлер был не готов принять окончательное 
решение. Он сказал нам, что ему потребуется некоторое [195] время, чтобы 
взвесить все «за» и «против». Гальдер передал фюреру все карты и записи с 
просьбой о скорейшем решении вопроса, поскольку надо было срочно отправлять 
приказ и готовить войска. 
Сразу же после возвращения в Берлин Гитлер кратко изложил мне свои дополнения и 
замечания и поручил передать фон Браухичу приказ об изменении плана 
наступательной операции в соответствии с полученными предписаниями. Нужно 
сказать, что в целом план Гальдера был принят, однако имелись конкретные 
указания на неверное использование танковых групп. Их следовало объединить в 
ударный кулак и нанести удар с юго-запада в направлении на Пильзен — Прагу. 
Гальдер резко возражал, поскольку именно нехватка тяжелой артиллерии заставила 
нас разъединить танковые части для обеспечения прорыва пехоты на главном 
направлении удара. Гальдер был абсолютно прав, однако я ничем не мог помочь ему 
по той простой причине, что получил приказ фюрера и принял его к исполнению. Я 
только посоветовал фон Браухичу встретиться с Адольфом Гитлером и обсудить этот 
вопрос, но Браухич воздержался. 
Во второй половине августа фюрер перебрался в Берхтесгаден. Там в Бергхофе 
состоялась первая историческая встреча Адольфа Гитлера и сэра Невилла 
Чемберлена. Вместе с рейхсминистром иностранных дел на этой встрече довелось 
присутствовать и мне. Помню, что визит премьер-министра Британской империи 
произвел на меня неизгладимое впечатление. Как и всегда в ходе политических 
визитов и встреч, фигура начальника штаба ОКВ призвана была демонстрировать 
присутствующим «постоянную боеготовность немецких вооруженных сил», но в самих 
переговорах я участия не принимал и чувствовал себя здесь совершенно лишним. 
Тем не менее мне было интересно познакомиться с ведущими политиками Европы и 
обменяться с ними парой любезных фраз. Я уехал из [196] Бергхофа вслед за 
Чемберленом. Судя по всему, Гитлер остался недоволен результатами переговоров. 
Как обычно, в начале сентября состоялся очередной съезд партии. На этот раз он 
одновременно служил прикрытием развертывания войск. Дивизии выдвигались к 
германо-чешской границе (для маскировки некоторые части разворачивались в 
противоположном направлении) — на учебные полигоны и пункты временной 
дислокации, расположенные на этот раз таким образом, чтобы в любой момент 
занять исходные позиции согласно планам операции «Грюн». 
Незадолго до этого я встретился с майором Бернхардом фон Лоссбергом, 
откомандированным в штаб оперативного руководства ОКВ из генштаба сухопутных 
войск. 
В его мюнхенской квартире мы совместными усилиями начертили план-график 
операции «Грюн» для армии и люфтваффе и регулярно вносили в него 
соответствующие изменения оперативной обстановки, маршруты передвижения 
войсковых частей, перебазирования эскадрилий, изданные приказы и т.д. 
Не остались без внимания и следующие вопросы: 
1. До каких пор можно осуществлять скрытую передислокацию войск или же 
маскировать их выдвижение к границе? 
2. До какого срока операция обратима, т.е. можно приостановить передислокацию 
войск? 
Это был своего рода календарный план с учетом политических мероприятий, 
предусмотренных Гитлером, и собственно военная часть операции. Текущая 
оперативная информация поступала от Йодля, поддерживавшего тесный контакт со 
штабами трех составных частей. Гитлеру требовалось только назначить день «X». 
Когда я докладывал фюреру о подготовке и проведении операции, разложив на его 
рабочем столе склеенный из нескольких чертежных листов «план-программу», он 
остался в высшей степени доволен как формой [197] изложения, так и содержанием, 
поскольку наш график позволял вести ежедневный учет и контроль уже проведенных 
мероприятий и тех, которые предстояло осуществить в ближайшем будущем. Я 
впервые побывал в мюнхенской квартире Адольфа Гитлера в многоэтажном доме на 
Принцрегентштрассе. После завтрака в ближайшем ресторане мы с Лоссбергом 
совершили стремительный марш-бросок через пол-Германии по имперской автостраде 
и уже во второй половине дня были в Берлине. 
На съезде НСДАП в Нюрнберге, куда я был приглашен и в этом году, Гитлер спросил 
меня, внес ли генеральный штаб сухопутной армии необходимые изменения в план 
операции в соответствии с его указаниями. Я связался с Гальдером, который 
сообщил, что изменения не внесены, поскольку к моменту получения указаний 
соответствующие приказы уже были спущены в войска. Я испросил у фюрера 
разрешения самому вылететь в Берлин для серьезного разговора с Браухичем — в 
прямом соответствии с требованиями секретности вести подобного рода переговоры 
по телефону было крайне нежелательно — и решил не возвращаться в Нюрнберг до 
окончательного решения вопроса.