Мы переговорили наедине, и Браухич проникся двусмысленностью ситуации, в 
которой мы оба с ним оказались. Генерал пообещал незамедлительно встретиться с 
Гальдером. Через два часа, когда я уже начал готовиться к обратному полету в 
Нюрнберг, позвонил Браухич и заявил: «Внести изменения решительно невозможно — 
так и передайте Гитлеру...» 
Я слишком хорошо знал фюрера, чтобы усомниться в том, какую это может вызвать 
реакцию с его стороны. Так и произошло. На следующий день Гитлер срочно вызвал 
Браухича и Гальдера в Нюрнберг; совещание началось поздно вечером в 
конференц-зале гостиницы «Немецкий двор» и закончилось далеко за [198] полночь. 
В ходе обстоятельного доклада об оперативной обстановке на фронте предстоящего 
вторжения, боевом использовании «тяжелой кавалерии XX века» — танковых 
соединений и пр. я неоднократно демонстрировал упрямцам готовность к 
компромиссу и создавал все предпосылки для того, чтобы они с честью вышли из 
пренеприятнейшей ситуации. Увы, все мои попытки остались втуне. Однако больше 
всего мне было жаль потерянных часов драгоценного ночного сна, поскольку я 
приблизительно представлял себе, чем должно закончиться начавшееся в спокойной 
и деловой обстановке совещание. Около 03.00 Адольф Гитлер потерял последние 
остатки терпения и в резкой форме потребовал прекратить бесплодную болтовню и 
безоговорочно выполнить его приказ о концентрации танковых соединений для 
предстоящего прорыва в направлении на Пильзен. После этих слов фюрер, холодно 
попрощавшись, покинул нас. 
Первым нарушил молчание Гальдер и дрожащим от негодования голосом спросил: «Да 
чего же он, в самом деле, добивается?» Этот непробиваемый «генштабовский 
апломб» возмутил меня настолько, что я не удержался от колкости: «Право слово, 
если вы до сих пор этого так и не поняли, мне вас искренне жаль...» 
«Раскаявшийся» Браухич энергично взялся за дело: ему потребовалось не так уж и 
много времени, чтобы привести планы операции в соответствие с требованиями 
фюрера и отправить приказ в войска. Пока Гальдер вносил необходимые изменения, 
я спросил Браухича: 
«Зачем вы сражаетесь с ветряными мельницами? Неужели вы не понимаете, что дело 
не стоит и выеденного яйца, и, по большому счету, даже и речи не может идти о 
развертывании активных боевых действий. Вы умудрились обострить ситуацию даже 
там, где ее конечный итог был заведомо предрешен. Поймите, [199] непременно 
настанет день и час, когда от одного вашего веского слова будет зависеть судьба 
армии и рейха, но к тому времени в бесплодных стычках вы окончательно потеряете 
авторитет в глазах Гитлера...» 
Я подробно остановился на описании этого эпизода только для того, чтобы 
объяснить, в каких условиях приходилось работать людям из ближайшего окружения 
Адольфа Гитлера. Фюрер не признавал никаких авторитетов и советников. Если он 
принимал определенное решение, то не останавливался ни перед кем и ни перед чем,
 сметая всех и все на своем пути... 
МЮНХЕНСКОЕ СОГЛАШЕНИЕ
22–23 сентября 1938 г. состоялась вторая встреча Гитлера и Чемберлена в 
Бад-Годесберге на Рейне. Браухич отправил вместе со мной помощника начальника 
генштаба сухопутной армии генерал-лейтенанта Карла Штюльпнагеля, в расчете на 
то, что в ходе переговоров могут потребоваться консультации военных экспертов. 
Учитывая, что солдат никогда не допускали к участию в политических переговорах, 
это «мудрое» решение Браухича избавило меня от бездельного одиночества! Ближе к 
вечеру ситуация неожиданно обострилась, когда из Праги стали поступать 
донесения о начавшейся мобилизации чешской армии. 
Пока я связывался по телефону с Йодлем и передавал приказ попытаться прояснить 
ситуацию через нашу военную миссию в Праге, Гитлер диктовал жесткое письмо 
британскому премьер-министру. Он крайне озабочен судьбой немецкоязычных 
меньшинств, поэтому оставляет за собой полную свободу действий и готов 
прибегнуть к силовому решению вопроса в случае, если переговоры о прекращении 
мобилизации чешской армии закончатся безрезультатно. К счастью, поступавшая по 
разным каналам информация опровергла [200] наши опасения по поводу мобилизации 
чехов, и переговоры были продолжены на следующий день. На мой взгляд, в ходе 
переговоров были созданы все необходимые предпосылки для предотвращения угрозы 
войны, хотя окончательное решение так и не было принято. Мы вылетели в Берлин 
уже в сумерках и в ненастную погоду — пилоты старались обойти грозовой фронт 
стороной. Это было незабываемое зрелище разбушевавшейся стихии — сплошная 
облачность на высоте около 3000 м и срывающиеся с облаков разряды молний прямо 
по курсу самолета. 
Как известно, вооруженная интервенция Муссолини стала последним толчком, 
вызвавшим настоятельную необходимость встречи в Мюнхене лидеров четырех держав. 
29 сентября 1938 г. в резиденции фюрера на Королевской площади Мюнхена 
встретились Гитлер, Муссолини, Чемберлен и Даладье — с последним я имел честь 
познакомиться на церемонии официального представления. Во время короткого 
фуршета французский посланник в Берлине Андре Франсуа-Понсе кратко 
проинформировал премьер-министра Франции о последних событиях на границе. Как 
всегда, я не принимал участия в переговорах — вооруженные силы представлял 
Геринг. Результат мюнхенских консультаций известен — Судеты отошли к рейху. 
Широкому кругу общественности не известно, однако, то обстоятельство, что 
жесткую позицию британского премьера по судетской проблеме удалось преодолеть 
только благодаря усилиям Даладье, заявившего: 
«Мы не позволим разгореться военному конфликту. Чехи должны уступить. Мы просто 
заставим их пойти на отторжение земель...» 
Эти слова были внесены в стенографический протокол адъютантом фюрера Шмундтом. 
На конференции по разграничению государственных границ на уровне послов было