словами «все в порядке», однако о сроках церемонии дополнительно никто ничего 
не сообщал. Около 22.00 я потерял последние остатки терпения и сделал 
официальный запрос, когда же наконец состоится подписание акта? На этот раз 
удалось получить более-менее конкретный ответ: примерно через час. Я 
распорядился принести из самолета наш скромный багаж, поскольку рассчитывать на 
то, что нам удастся вылететь этим же вечером обратно, уже не приходилось. 
Незадолго до 24.00 — часа вступления в силу капитуляции — немецкую делегацию 
пригласили в офицерскую столовую. Мы вошли в зал с последним двенадцатым ударом 
старинных часов через широкие боковые двери. Нас подвели к длинному столу, 
стоявшему прямо напротив дверей, с тремя свободными стульями — для меня и двух 
сопровождающих меня офицеров вермахта. Для остальных членов делегации места не 
нашлось, и они остались стоять за нашими спинами. Освещенный ярким светом 
юпитеров зал был переполнен: ряд стульев поперек и три ряда вдоль были 
заполнены сидящими офицерами и гражданскими. 
Когда начальник штаба Жукова положил передо [385] мной акт о капитуляции на 
трех языках, я потребовал объяснений, почему в текст документа не внесены 
дополнения об отсрочке санкций. Он подошел к Жукову и после короткой беседы, за 
которой я наблюдал со своего места, вернулся со словами: маршал Жуков со всей 
определенностью подтверждает отсрочку санкций на 12 часов. 
Торжественная церемония началась недолгой вступительной речью, затем Жуков 
спросил меня, прочитал ли я акт о капитуляции. Я ответил утвердительно. Второй 
вопрос гласил: «Готовы ли вы признать документ действительным и 
засвидетельствовать это своей подписью?» Я громко и отчетливо произнес «Да!» 
Началась церемония подписания акта, затем подтверждение под присягой, как 
только я скрепил документ своей подписью. После завершения церемонии мы 
покинули зал через ближайшую дверь позади нас. 
Мы вернулись в маленький особняк. В помещении, где мы провели вторую половину 
дня, был сервирован стол с винами и холодными закусками. В соседних комнатах 
были устроены импровизированные спальни — отдельная постель с чистым бельем для 
каждого. Русский офицер-переводчик сообщил об ожидаемом визите русского 
генерала — ужин будет сервирован сразу же после его прихода. Через четверть 
часа появился представитель Жукова, встречавший нас на аэродроме, извинился за 
опоздание и пригласил нас к столу. Меню было значительно скромнее, чем мы к 
тому привыкли, однако пришлось удовольствоваться и этим. Однако я не преминул 
заметить, что мы к такой «роскоши» не привыкли. Русский генерал почувствовал 
себя весьма польщенным. Мы полагали, что называемая русскими «закуска» на этом 
завершена, и мы будем предоставлены сами себе. Вскоре выяснилось, что 
«последний обед приговоренного к смерти» еще и не начинался! Когда все мы давно 
уже были сыты, подали первую перемену блюд — мясное жаркое и т.п. На десерт — 
[386] свежезамороженная клубника, которую я попробовал первый раз в жизни. 
Наверняка эта клубника попала на наш стол из берлинского ресторана Шлеммера, 
поскольку и вина были немецких марок. Наконец после ночной трапезы русский 
переводчик, игравший роль гостеприимного хозяина, оставил нас. Я назначил вылет 
на 06.00, и все отправились отдыхать. 
Мы поднялись в 05.00 и скромно позавтракали. Я намеревался выехать в 05.30, 
однако сопровождавшие попросили дождаться начальника штаба Жукова, который 
хотел переговорить со мной по поводу отлета немецкой делегации. Мы вышли на 
улицу и ждали его приезда у готовых к отъезду машин. Генерал предложил мне 
задержаться в Берлине и отсюда попытаться установить связь с Восточным фронтом 
и отдать приказ о капитуляции, а также оповестить полевых командиров об 
отсрочке карательных санкций, о чем я говорил вчера маршалу Жукову. Я ответил, 
что это не займет много времени, если мне будет гарантирована устойчивая связь 
и... немецкие шифровально-кодовые таблицы. Генерал отправился на консультацию к 
Жукову. Через некоторое время он вернулся с известием, что в настоящий момент 
отправка радиограмм невозможна по техническим причинам, тем не менее Жуков 
настоятельно просит меня задержаться в Берлине на некоторое время. 
Все стало на свои места — теперь мне стал понятен скрытый смысл всех этих 
проволочек. Я потребовал незамедлительного вылета во Фленсбург. Мне нужно 
срочно связаться с войсками и сообщить им об изменениях условий капитуляции. В 
противном случае я не могу нести ответственность за последствия. Я подписал акт 
о капитуляции, только заручившись солдатским словом маршала Жукова. Пусть это 
ему и передадут. 
Генерал вернулся через 10 минут и сообщил, что самолет будет готов к вылету 
через час. После этих [387] слов я сразу же сел в машину с Бюркнером, 
Бем-Теттельбахом и переводчиком. Из разговоров с коллегами выяснилось, что 
неуклюжие попытки задержать меня под любым предлогом выглядели со стороны еще 
более заметными, чем это показалось мне в самом начале. Они рассказали мне, что 
русские хорошо покутили минувшей ночью, и, судя по всему, гулянка в столовой 
еще в самом разгаре. 
Переводчик спросил меня, какой дорогой я хотел бы проехать на аэродром. Мы 
поехали через центр: мимо ратуши, замка, по Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе. 
Следы чудовищных разрушений и уличных боев были особенно заметны между Линден и 
Бельальянсплац: сожженные немецкие и русские танки, полузасыпанные обломками 
рухнувших домов, перегораживали Фридрихштрассе во многих местах. Мы вылетели 
прямым рейсом во Фленсбург и испытали некоторое облегчение, когда британская 
машина поднялась в воздух. Около 10.00 транспортный самолет Королевских ВВС 
совершил посадку на аэродроме Фленсбурга. 
Для упорядочения служебных сношений в ходе прекращения военных действий и сдачи 
немецких войск на продиктованных победителями условиях мы обменялись рабочими 
группами офицеров с Монтгомери и Эйзенхауэром. В субботу, 12 мая, прибыли