охраняющей силы сам становится возбудителем новой войны. Версальский же мир
не разрешил ни одной проблемы.
Таким образом, для народов Европы, для Европы в целом и в некотором смысле
для всего мира оставался нерешенным вопрос большой жизненной важности:
родилась ли или хотя бы наметилась ли в общих чертах у народов Европы идея
нового порядка после пережитой ими войны, поражения и после создания крайне
непрочной мировой системы?
Поскольку и победители оставили проблему нового порядка неразрешенной, она
снова встала перед побежденными. Найдут ли они теперь необходимую точку
опоры, несмотря на все выпады и угрозы по их адресу? [29]
Официальные круги Германии, правительство и партии той точки опоры не нашли.
Идя навстречу требованиям Америки, они внутри страны придали своему
поражению форму переворота. Но никогда в сознании германского народа этот
переворот не будет считаться настоящей революцией, то есть полной
реорганизацией старых и созданием новых форм жизни, ибо он ничего не создал, а
только породил постоянное брожение умов и послужил больше процессу
углубления противоречий, чем разрешению насущных проблем. Так получилось не
благодаря широкому размаху этой революции, а вследствие ее половинчатости.
Она была вызвана главным образом сознательной волей марксистски настроенного
рабочего класса создать новый социальный строй. Но сама социал-
демократическая партия не чувствовала себя способной возглавить его. Рабочий
класс, который в течение десятилетий находился под влиянием марксистской
пропаганды, распространяемой социал-демократами, теперь разочаровался в ней и
стал все больше и больше тянуться к коммунизму. Партия революции 1918 года
потеряла свою силу.
То же самое происходило и за пределами страны: остатки сухопутной армии
старой империи боролись с большевизмом. но этим самым они, с одной стороны,
служили Германии Веймарской конституции, которую в принципе отрицали, а с
другой — отстаивали свое национальное достоинство и свои социальные
принципы, что, по сути дела, не являлось уже их непосредственной задачей и не
было больше традицией армии.
И, наконец, та же картина наблюдалась в политических лагерях Центральной
Европы: победители вместе с революцией 1918 года занесли сюда демократию.
Большая часть немецкого бюргерства обратилась к ее идеям. Но одних идей и
внутренних сил оказалось недостаточно, чтобы совершить грандиозный переход от
теоретического либерализма к созданию настоящей национальной демократии,
которая отвечала бы интересам народа и была бы направлена на коренное
преобразование его жизненных условий. Движение распалось, и осталась только
неспособная к действию и к активным преобразованиям буржуазная середина.
Время, однако, все равно потребовало бы наверстать то, что было упущено в
течение нескольких веков, потребовало [30] бы не сохранения всего
существующего, а преобразования его. Одна лишь проблема безработицы, никогда
по существу не находившая разрешения, указывала уже на имевшиеся внутренние
беспокойства и волнения.
Эта внутренняя опасность угрожала не только немецкому народу; эту угрозу
чувствовали также Италия и Испания. Свое наступление на большевизм Европа
начала именно в этих странах.
Но в силу традиций и особого понимания исторического момента в Италии возник
фашизм, искавший новую связующую идею. В центре его внимания лежало
государство и авторитарная дисциплина. Идея фашизма быстро перенеслась и в
Испанию. В обеих странах фашистам удалось изолировать народы от большевизма
и этим спасти значительную часть Европы. Охватила ли, однако, эта фашистская
идея государства все пришедшие в движение внутренние силы и способствовала ли
она созданию комплекса свободы и единения?
В такой обстановке огромное значение и силу приобрело то, что в различных
социальных слоях немецкого народа, пережившего свое военное поражение и
теперь искавшего путей к новому, возникли контуры идеи нового порядка, гораздо
более глубокой, чем идея фашизма, идеи о народе как обществе и народном
сотрудничестве. Благодаря огромному влиянию немецкой романтики понятие
народа как общества стало центральным исходным пунктом для создания нового
порядка. Это понятие было воспринято не только как органическое, созданное
природой единство, но толковалось многими как явление, изначально присущее
природе и имеющее в своей основе духовное начало и идейные взаимосвязи. То,
что во время войны у солдат и в различных социальных группах, а также в быту
молодежи было принято считать чувством коллективизма, нашло теперь в этой
идее народа-общества свое конкретное выражение. Казалось, была найдена та
отправная точка, исходя из которой можно было вывести руководящие принципы
для множества частных вопросов и областей жизни в их совокупности и
взаимосвязи. Казалось, что два появившихся в течение последних десятилетий и
находившихся в крайнем противоречии жизненных явления — национализм и
социализм — могут быть окончательно приведены к разумному единству [31] и
взаимопроникновению. Это же, по-видимому, давало силу и для упорядочения
проблем, касающихся таких вещей, как экономика, капитал, труд, коренных
вопросов взаимоотношений отдельного индивидуума и общества и определения
функций государства в рамках нации и для нации.
Эта идея народа-общества, возникшая в результате серьезного национального
бедствия, но своими корнями уходившая в богатое прошлое немецкой романтики,
несла в себе зародыш будущей мирной организации европейских народов. Идея о
народе как обществе, понятая таким образом, предполагал а уважение к каждому
народу, как созданному непосредственно богом, и. таким образом, означала отказ