что произошло в Потсдаме 21 марта 1933 года{17}, напоминает не
пропагандистскую комедию — наша эпоха предпочитает банальные толкования, —
а низвержение духа прусско-немецкой военной службы ее демоническим
противником. В дальнейшем события, вплоть до окончательной победы Гитлера
над армией и отставки генерал-полковника фон Фрича, развивались автоматически.
Тот факт, что сам фон Фрич, этот солдат sans peur et sans reproche{18}, в 
котором
еще раз воплотился идеальный тип немецкого офицера, [57] стоящего во главе
армии, оказался столь же слепым, как и бессильным перед силами и методами
национал-социализма, говорит о том, что судьба немецкого рейхсвера была
решена. Башня из слоновой кости, в которую он отступил, была достаточной
защитой от проникающего влияния “передовых” идей. Однако устоять перед
натиском новой стихии эта башня не смогла, потому что находившаяся в ней армия
потеряла свои корни в народе, а ее безупречная выучка оказалась бесполезной.
В возвращении к принципу всеобщей воинской повинности армейцы видели лишь
restitutio in integrum{19} военной службы, что вполне соответствовало их
консервативному, хотя и не реакционному, мышлению. Лишь позднее они поняли
коренное различие между народной армией государства фюрера и армией
патриотов XIX века. Правда, нельзя сказать, что в тотальной армии третьего 
рейха
отсутствовал элемент сознательности, но эта сознательность была коллективной.
Шарнгорст, Гнейзенау и Мольтке целиком посвятили себя служению своему
отечеству. Они представляют в этом отношении идеальное воплощение прусского
характера, но это является качеством, присущим только им. Они — патриоты,
потому что, по выражению Стеффенса{20}, взяли на себя миссию “хранить в своей
душе судьбу того государства, которому они отдали свою любовь”. Добровольцы
периода освободительных войн внесли в немецкую военную историю новый тип
солдата армии патриотов, которому присущи элементы моральной свободы,
наложившие, несмотря на закон о всеобщей воинской повинности, отпечаток на
все дальнейшее развитие армии. Об этом же свидетельствуют и моральные
качества добровольцев первой мировой войны. Но в тоталитарном государстве все
отношения между законом и свободой основаны на принципе: “свобода — для
фюрера, закон — для общества”. Иными словами, государство ставит перед
личностью такие проблемы, которые исключают возможность какой бы то ни было
субъективной оценки. [58]
Взгляд на народ, как на тотальное военное общество, вполне соответствует
исторической логике. Она вытекает из той формы, которую приняли современные
войны. Необходимой предпосылкой для ведения современной войны является
объединение фронта и тыла в единый военный лагерь. Такие понятия, как
“тотальная война” и “воюющий народ”, являются идентичными и означают новую
ступень военно-исторического развития. В то время как Запад стремился как
можно скорее укрыться за барьером мирных договоров, руководители национал-
социалистского государства разрабатывали принципы ведения будущей войны. Это
и обусловило превосходство немецких войск на начальном этапе войны.
Вторая мировая война
Новые вооруженные силы Германии приняли первое боевое крещение раньше, чем
закончился процесс их до предела ускоренного создания. Вопреки воле и
убеждению немецких военных руководителей на них опять была возложена задача
ведения мировой войны.
Парадоксальное положение, в котором оказался немецкий солдат в период второй
мировой войны, было беспрецедентным. Если в первую мировую войну
монархическая армия оказалась лишенной своего монархического руководства, то
теперь народная армия тоталитарного государства была отдана в руки “фюрера и
главнокомандующего вооруженными силами”, для которого солдат ввиду его
замкнутости и своеобразной профессиональной морали по отношению к
нацистскому мировоззрению был не чем иным, как чуждым и подозрительным
инструментом, и который злоупотребил им до такой степени, что этот инструмент
оказался полностью разрушенным. Для фюрера боец был лишь частью техники,
неким подобием моторизованного оружия. Как к солдату, так и к технике в этой
войне, ведшейся без всякого учета сил и средств, предъявлялись чрезмерные
требования, выполнить которые они были не в состоянии. Цель войны ввиду ее
необъятности вполне соответствовала склонности военных руководителей к
гигантомании. Стратегия и тактика приняли формы “мировоззрения”. Гибкость
была подменена догматизмом. [59] Учет возможных неудач — это основное правило
в руководстве боевыми действиями войск — был запрещен. Жертвы, принесенные,
например, в Сталинграде, где упорно удерживались по сути дела уже потерянные
позиции, были бессмысленными. Высокие качества войсковых командиров не
нашли себе применения, потому что их сковывала воля дилетанта и фанатика,
стремящегося к безраздельной власти. Одновременно с этим нацистская партия
бессознательно работала над моральным разложением солдат, дух сопротивления
которых был ослаблен в результате превращения армии в многомиллионную.
Сомнение в победе считалось достойным смерти, вера в непогрешимость фюрера
— высшим законом. Стремление к сохранению своего уже почти потерянного
престижа привело командование к принятию роковых ошибочных решений.
Двойной натиск, изнутри и извне, угнетал мыслящих людей сверх всякой меры.
Широко разветвленная система террора душила всякие оппозиционные настроения
в самом их зародыше. И все же среди представителей офицерского корпуса,
которые разбирались в событиях, а также в невоенных кругах возникла мысль о
сопротивлении. В конфликте между долгом и разумом зрело решение о покушении
на главу вооруженных сил. Это был акт, посредством которого немецкая военная