обытий на каждый данный исторический момент могло
определить и характер и масштабы всех мероприятий.
От принципиальных и окончательных решений правительство Германии, как
правило, всегда уклонялось. Оно не желало, принимать решений на послевоенный
период. Оно не хотело принимать решений, обусловленных преходящими
требованиями момента, и не ставило себя в зависимость от обстановки и от тех, 
кто
пользовался ею. Правительство не было настроено и на то, чтобы позволить кому-
либо предъявлять к Германии какие-либо претензии в виде компенсации за услуги
в войне. Наше правительство мечтало о тотальной победе над такой страной или
группой стран, масштабы которых обеспечили бы ему переустройство всего мира.
Француз Пьер Лаваль открыто, но безуспешно предостерегал немцев от политики,
следуя которой нужно было вначале завоевать мир, а затем принимать
политические решения, вместо того чтобы с помощью политических решений
избежать военного поражения. Поэтому все мысли и планы создания нового
порядка в Европе были недодуманными и неполноценными, ибо они никого ни к
чему не обязывали. А ведь когда-то было [498] совсем наоборот. Что же касается
западных союзников, то они, разумеется, отнюдь не интересовались тем, что в
Германии разрабатывались различные конструктивные, вполне приемлемые планы
создания мирного порядка, опирающегося на народы. Если бы они узнали про них,
число союзников Германии, безусловно, увеличилось бы.
Роль, задуманная для Франции, не была обеспечена ни наличием ясных фактов, ни
созданием определенного общественного мнения в самой Германии. Нередко еще
высказывалось мнение, что Франция должна прекратить свое существование как
национальное государство, что она должна быть разделена на северную и южную
части, лишена своих пограничных провинций (Бургундии, а также фламандского
севера). Чаще всего, однако, высказывалась совершенно противоположная мысль, а
именно, что Франция в будущем должна стать столпом нового европейского
порядка. При этом, конечно, не делалось никакого намека на то, в какой степени
Франции будет обеспечено право на нейтралитет, например, по отношению к
США, на сохранение своей внутриполитической организации (например,
оставление в силе государственного устройства Третьей республики), а также на
суверенность и авторитарность (например, в форме католическо-патриархального
уклада). Такая неясная обстановка породила чувство неуверенности даже у тех
французов, которые вначале были готовы сотрудничать с немцами. Их
политическая капитуляция вызвала у немцев стремление к тому, чтобы отсрочить
принятие каких бы то ни было решений в отношении Франции.
В начале войны, несмотря на все сомнения, считалось, что Италия в будущем
разделит власть и славу, завоеванную в совместной борьбе. Однако вспыхнувшая в
1943 году в Италии гражданская война заставила Германию переменить свое
отношение и к “Итальянской социальной республике”, основанной Муссолини.{134}
Здесь, так же как и во [499] Франции, неясность политической линии привела к 
тому,
что немцы оказались неуверенными в правильности своих решений.
Что касается таких нейтральных государств Европы, как Испания, Португалия,
Швеция, Швейцария и Турция, то политический курс Германии в отношении их
был весьма неровным и колебался в ту или иную сторону в зависимости от
изменений в военной обстановке. Далекая Ирландия, как и Исландия, оставались
вне интересов Германии, а относительно прочих государств наши соображения
были самыми противоречивыми.
По отношению к соседям Германии наша политика постоянно менялась, четко
выработанного единого курса не имелось. Никому не было ясно, собираемся ли мы
действительно создавать “Великую германскую империю”, чтобы в ней растворить
все ненемецкие народы германского происхождения, или же они должны
оставаться самостоятельными нациями в рамках своих государств. Например,
самостоятельность Дании сохранялась официально до 1943 года (фактически она
сохранялась гораздо дольше), а ее политический режим оставался в том виде, в
каком он существовал и до войны. В Норвегии, наоборот, вмешательство Германии
во внутренние дела было более сильным и осуществлялось как с согласия, так и
против воли норвежских коллаборационистов. Не было единого мнения и в
отношении Голландии. Интересно, что в самой Голландии господствовали два
противоречивых мнения: самая сильная и наиболее многочисленная группировка,
сотрудничавшая с немцами и руководимая Мюссертом и Ростом ван Тоннингеном,
надеялась, что Голландия станет самостоятельным вассальным государством
Германии, в то же время более мелкие группы говорили о возможности
“возвращения” нижненемецких племен, то есть “нидерландцев”, когда-то
выделившихся в самостоятельное государство, в состав единой германской
империи. Во Фландрии шла борьба между представителями направлений,
выражавших различные мнения и настроения от признания независимой “Великой
Голландии” до открыто фашистских мыслей. К Бельгии немецкие оккупационные
власти относились, как к государственно-правовой единице, которая могла иметь
определенное будущее в системе германской империи. В самой Германии [500]
имелись политические и иные деятели, которые ратовали за восстановление в
Бельгии монархии; были и такие, которые доказывали необходимость поставить во
главе этого государства коллаборационистов; третьи говорили, что обеспечить
существование Бельгии как независимого государства рядом с рейхом смогут
только рексисты{135}, и т. д. Нашлись и такие деяте