получило возможность вести открытую идеологическую и вооруженную борьбу лишь в 
связи с германо-советской войной. Союз с немцами в данных обстоятельствах был 
исторически и логически неизбежен: только таким образом можно было обеспечить 
материально-организационную базу этой борьбы. Но Германия, пишет он, с самого 
начала относилась к Освободительному движению с недоверием, всячески тормозя 
его организацию и отказываясь предоставить оружие в необходимом объеме. Однако, 
несмотря на все трудности, главнокомандующему РОА генералу Власову и КОНР 
удалось выявить огромный потенциал антибольшевистского Освободительного 
движения и вызволить из немецкого плена множество русских. Теперь, после 
окончания войны, офицеры и солдаты РОА, считающие себя борцами за новую 
свободную Россию, не могут вернуться на родину, поскольку это означало бы для 
них физическую и гражданскую смерть. Далее генерал-майор Бородин просил о 
предоставлении личной безопасности и обеспечении человеческого существования за 
пределами немецкого ареала, а также о возможности как можно скорее связаться с 
главнокомандующим и с КОНР, который, как он думал, еще существовал. [232] 
Разумеется, отказываясь таким образом от идеи союза с немцами и подчеркивая 
стремление создать в России условия "справедливости и социального мира", 
свойственные демократическим странам, установить "братское сотрудничество со 
всеми народами Старого и Нового света"*, авторы таких посланий пытались 
приспособиться к требованиям нового, посленацистского времени. Правда, они 
могли ссылаться на то, что эти же цели провозглашены в Пражском манифесте от 14 
ноября 1944 года. Но, выражая готовность немедленно взять в руки оружие "для 
защиты культуры всего человечества против страшной и непрерывной угрозы со 
стороны большевизма"*, Бородин и другие упускали из виду один решающий момент — 
а именно то, что военный союз с СССР был в то время еще достаточно крепок и 
западные державы считали своим врагом всякого, кто выступал против сталинского 
режима. 
Поэтому все усилия привлечь таким способом к Русскому освободительному движению 
симпатии США и Великобритании были заранее обречены на провал. И генерал 
Меандров уже к б июля 1945 года понял всю тщетность попыток продолжения 
политической деятельности. Отныне речь могла идти лишь о жизни и свободе солдат 
РОА. Стремясь предотвратить непосредственную опасность, Меандров и 
генерал-майоры Ассберг и Севастьянов придавали большое значение сохранению 
военной структуры и поддержанию дисциплины в "группе войск РОА под 
командованием генерала Меандрова"*{608}. Например, офицеры по-прежнему носили 
русские знаки различия, сохранялась обязанность отдания чести. 4 июля Меандров 
заявил перед собранием офицеров и солдат, что организованность, дисциплина и 
внутренний порядок плюс трудолюбие, инициатива и честность — единственные 
средства к тому, чтобы американцы увидели в них силу, которая может быть 
полезна для оккупационных войск{609}. И поначалу казалось, что эти надежды 
небезосновательны. Генерал-майор Бородин, 30 июня переведенный в лагерь Ландау, 
сравнивая солдат РОА со своими собственными, уже несколько распустившимися, 
хвалил дисциплину и прекрасный наружный вид власовцев. На американцев, судя по 
всему, это тоже производило впечатление. В июле (а скорее всего уже в мае) 1945 
года полковник Хендфорд задал Меандрову конфиденциальный вопрос: как отнесется 
генерал к переводу сил РОА на Дальний Восток для участия в войне с Японией? Для 
власовцев это был бы прекрасный выход из положения, и старшие офицеры, обсудив 
эту возможность, единогласно решили согласиться при условии, что будет [233] 
создано отдельное русское формирование под русским командованием. Не возражали 
они и против использования власовских частей на тыловых службах американской 
оккупационной армии. 
В эти первые недели части южной группы РОА, интернированные в Кладенске Ровне и 
Ландау, чувствовали себя все еще партнерами по переговорам с известной свободой 
выбора. Это впечатление усиливалось тем, что советские военные инстанции 
прилагали явные усилия по установлению контакта с командирами ускользнувших от 
них частей РОА. 24 мая командующий частями Красной армии в районе Крумау 
пригласил Меандрова к себе в штаб на беседу, а затем прислал майора с 
предложением Меандрову перейти со всеми его силами в советскую зону{610}. По 
желанию американцев в Крумау была организована даже встреча офицеров РОА с 
офицерами Красной армии: командир запасной бригады полковник Койда и 
подчиненные ему полковники Барышев, Кобзев, Трофимов и Садовников встретились с 
делегацией высших советских офицеров{611}. Они обсудили вопрос о добровольном 
возвращении членов бригады, которого настоятельно добивалась советская 
делегация. Но Койда прямо заявил советским офицерам, что он и его товарищи, 
офицеры, попавшие в плен или перебежчики, пошли в армию Власова "не ради куска 
хлеба", а как борцы за идею — вполне осознанно и по доброй воле и они не 
собираются возвращаться на родину, пока там не изменится режим. Эта встреча, в 
котором участвовал американский генерал (ему переводили особенно важные 
моменты), была весьма поучительна для американцев, поскольку советский 
представитель красноречиво напомнил членам РОА о судьбе их близких, оставшихся 
в СССР. 
Тактика Меандрова, стремившегося завоевать доверие американцев, привела к тому, 
что лишь незначительная часть его людей (согласно одному источнику, 1 400 
человек) воспользовалась возможностями побега, которых в Кладенске Ровне и 
Ландау было предостаточно. Большинство с готовностью выполняло указания 
генерала, спокойно ожидая дальнейшего развития событий. Но уже в начале августа 
1945 года обстановка в Ландау начала заметно меняться к худшему. Советские 
комиссии, неоднократно посещавшие лагерь, поняли, что все усилия убедить солдат 
вернуться на родину останутся тщетными до тех пор, пока не будет окончательно 
разрушена военная структура РОА и солдаты не лишатся своих командиров.