ним американские части. В тот день напротив 1-й дивизии стояли 357-й, 358-й и 
359-й пехотные полки 90-й пехотной дивизии. С 13.30 из этих полков стали 
поступать сообщения о том, что "белые русские" [224] оставили свои посты и 
бегут от Красной армии "как зайцы". Командир 90-й пехотной дивизии 
генерал-майор Ирнест приказал любыми средствами задерживать бегущих!{598}. 
Вскоре такой же приказ получил 12-й корпус. Однако, несмотря на приказы, 
американцы вели себя в этой ситуации по-разному. Например, офицер связи 12-го 
корпуса, который отправился в район Шлюссельбурга, готов был сделать все, чтобы 
помочь русским; командир 359-го пехотного полка разрешил власовцам пройти в 
американскую зону; в то же время в других полках их не пропускали и даже 
угрожали оружием. Нередко американские солдаты и офицеры, понимая ситуацию и 
сочувствуя русским, пропускали солдат-одиночек и небольшие группы через линию. 
Но сам по себе переход границы американской зоны вовсе не гарантировал 
безопасности: прорвавшиеся могли в любой момент наткнуться на офицера, который 
отправил бы их в место сбора для выдачи советским властям. Бессчисленное 
множество власовцев попало в руки к чехам или частям Красной армии, следовавшим 
по пятам за отходящими американцами, и было расстреляно на месте или взято в 
плен. Были в 1-й дивизии и такие, кто, как командир разведотряда майор Костенко 
и его группа, взял в руки оружие и углубился в лес, чтобы погибнуть в бою. И 
наконец, многие решили, что лучше добровольно перейти к советским войскам 
сегодня, чем подвергнуться насильственной выдаче завтра. Всех не расстреляют, 
думали они, "отсидим в лагерях, а потом выйдем на свободу"*. Как вспоминает 
Швеннингер (который, кстати, тоже только сейчас решился бежать), командир 
артиллерийского полка подполковник Жуковский сказал ему: "Что ж Вы хотите, там 
ведь родина. На чужбине я жить не могу"{599}. Но никаких различий между 
добровольно сдавшимися и взятыми в плен власовцами советская сторона не 
проводила. И офицер, перешедший со своим отрядом к Красной армии в ночь на 12 
мая, был на другое утро расстрелян на глазах у своих солдат{600}. Тех, кто в 
панике бежал, расстреливали из пулеметов. 
После 12 мая пленные из 1-й дивизии РОА были собраны в лагере недалеко от 
Шлюссельбурга. Их разделили на три категории: офицеры, унтер-офицеры и солдаты. 
К ним приехал советский генерал, очевидно, представитель военной юстиции, 
который объявил, что все офицеры приговорены к расстрелу, а рядовые — к 25 
годам лагерей. Утром следующего дня "несколько десятков офицеров" были 
расстреляны на глазах у подчиненных, специально выстроенных по этому случаю. 
Многие простые солдаты тоже были расстреляны. [225] Не щадили даже раненых, 
находившихся в дивизионном лазарете, вытаскивали их из санитарных машин, 
невзирая на их состояние, и присоединяли к прочим. Врачи, медсестры и санитары 
подверглись тем же унижениям и мукам, что и прочие пленные. Продержав власовцев 
в этом месте несколько дней (никакой еды все это время пленные не получали), их 
повели на восток, навстречу неизвестному будущему. 
12 мая решилась также судьба Власова, который в последние дни впал в состояние 
полного отчаяния, болел, страшно исхудал и был совершенно не похож на себя{601}.
 Вечером 10 мая, по прибытии в Шлюссельбург, Власова принял американский 
капитан Донахью. Он внимательно выслушал генерала, дав ему возможность лишний 
раз изложить историю и цели Русского освободительного движения. Очевидно, 
обсуждался также вопрос об эвакуации 1-й дивизии в тыл и были предприняты 
некоторые шаги в этом направлении. Донахью, исполненный благих намерений, 
предложил Власову загодя отправиться в немецкий район в сопровождении 
освобожденных английских пленных или штатских лиц, но Власов отказался, 
объяснив, что его заботит судьба его солдат. Когда утром 12 мая было решено 
закрыть русской дивизии путь на запад, Власову передали, что его ждут в штабе 
американского генерала. По рассказам нескольких офицеров РОА можно воссоздать 
картину того, что произошло во время этой поездки. Если же еще добавить сюда 
советскую версию, то, несмотря на искажение некоторых деталей, можно все же с 
определенной точностью реконструировать обстоятельства ареста Власова. 
По советской версии, основанной на рассказе генерала Фоминых, Власов пал 
жертвой измены{602}. Командир мотострелкового батальона передового отряда 162-й 
танковой бригады капитан М. И. Якушов сумел перетянуть на свою сторону 
командира батальона 1-й дивизии капитана П. Н. Кучинского, который хотел спасти 
свою голову или, как пишет генерал армии Штеменко, искупить в последний час 
свою вину. Вместе с Кучинским на его машине Якушов обогнал и остановил штабную 
колонну. С помощью Кучинского и одного из шоферов он нашел Власова и заставил 
его пересесть в машину комбата. 
В рассказах офицеров РОА Пекарского, Реслера, Антонова и Донорова сцена ареста 
выглядит несколько иначе. Если объединить их сообщения, совпадающие не во всех 
деталях, то события предстанут примерно следующим образом. 12 мая в 14.00 
автоколонна [226] выехала из замка Шлюссельбург; во главе шел американский джип,
 за ним две машины дивизионного штаба; первую вел подполковник Николаев, в ней 
сидели Буняченко, старший лейтенант Пекарский и еще один офицер. За ними 
следовали две машины штаба армии, замыкали колонну одна или две американских 
бронированных машины. Власов, со своим адъютантом капитаном Антоновым, старшим 
лейтенантом Реслером, выполнявшим функции переводчика, и шофером Лукьяненко, 
находился в ведущей машине армейского штаба. По дороге Николаева окликнул 
знакомый шофер из машины, стоявшей на обочине: 
- Куда едете, господин подполковник? 
- Езжай с нами, Миша*, — ответил Николаев. 
Это, очевидно, была машина Кучинского, в которой находился Якушов. Проехав 
вместе с колонной несколько километров к югу от Шлюссельбурга, на переправе 
через речку Копрживнице машина обогнала колонну и вынудила ее остановиться.