западных держав, у которых тогда просто не останется другого выхода, как 
терпеть Русское освободительное движение{451}. Для Власова важней всего была 
позиция американцев, с которыми, по его мнению, следовало вступить в прямые 
переговоры, без всяких обходных путей. К тому же ему явно не хотелось наносить 
удар в спину немцам, и не потому, что он питал к ним симпатию, но скорее всего 
просто из нежелания взваливать на себя осложнения, связанные с переменой фронта.
 Очевидно, он до последней минуты рассчитывал на возможность совместного 
выступления западных союзников с немцами против наступающей советской 
армии{452}. И вполне вероятно, что не он один думал об этом. Стоит вспомнить 
хотя бы о тайных мероприятиях, проводимых весной и летом 1945 года английским 
правительством и командующим 21-й группой армий фельдмаршалом Монтгомери{453}. 
Впрочем, возможно, что главным фактором, определившим позицию Власова, было его 
глубокое разочарование, и это само по себе очень важно{454}. Так, по одной из 
версий, Власов ушел с военного совета 1-й дивизии РОА со словами: "Если мои 
приказы больше не являются для вас обязательными, то мне здесь нечего 
делать"*{455}. Согласно другим источникам, его слова были не столь резкими. Во 
всяком случае, он был против пражской акции и, как свидетельствует немецкий 
адъютант генерала Ашенбреннера старший лейтенант Бушман, его угнетала 
перспектива военных действий против немцев{456}. Тем не менее, не давая 
Буняченко официального согласия, он в конце концов предоставил командиру 1-й 
дивизии полную свободу действий{457}. По мнению доктора Крёгера, в этой 
отчаянной ситуации генерал решил не вмешиваться, чтобы не мешать последней, 
пусть даже во многом иллюзорной, возможности спасения. Измученный болезнью, 
Власов поселился в небольшом замке западнее Праги и оттуда по донесениям следил 
за ходом событий{458}. 
Утром 4 мая дивизия, с полком Сахарова в арьергарде, продолжила свой марш в 
юго-восточном направлении. Вечером, пройдя [171] через реку Бероунку, она 
достигла окрестностей Сухомасти, где расположился дивизионный штаб. На 
следующее утро в результате переговоров между руководством дивизии и офицерской 
делегацией группы "Бартош" (по-видимому, во главе с майором Машеком) было 
подписано соглашение о помощи{459}. К сожалению, подлинник этого важного 
документа утерян, но его содержание в основном поддается реконструкции. 
Начальник штаба дивизии подполковник Николаев передал документ майору 
Швеннингеру, перевел и объяснил отдельные пункты{460}. Как после войны 
вспоминал Швеннингер, это было соглашение русских и чехов о совместной борьбе 
против "нацизма и большевизма". В таком же тоне были написаны и листовки на 
чешском и русском языках, в которых дивизия при вступлении в Прагу призывала 
"чешских и русских братьев" к борьбе как против "национал-социалистической 
Германии", так и против "большевизма"{461}. Идея борьбы против "большевиков и 
немцев" находит отражение также в рапорте, поданном в группу "Бартош" б мая в 0.
44 часов чешским полковником, комендантом города Требон, о переговорах, 
по-видимому, с командиром 2-й дивизии РОА генерал-майором Зверевым{462}. На 
этом моменте стоит остановиться, потому что советские источники пытаются 
создать впечатление, будто только отдельные неорганизованные группы власовцев, 
на свой страх и риск и вопреки приказу командиров, начали борьбу против 
"немецких оккупантов", надеясь "оправдаться в своих преступлениях против 
человечества" и тем самым хотя бы отчасти заслужить прощение советской 
власти{463}. В действительности речь идет отнюдь не об отдельных группах: на 
основании русско-чешского военного соглашения от 5 мая 1945 г. в пражском 
восстании приняла участие вся 1-я дивизия РОА. Выступление против немцев никак 
не изменило антибольшевистских настроений русских солдат и отнюдь не означало 
разгула враждебности по отношению к немцам. Для командования дивизии речь шла 
лишь о решении, связанном с определенной политической ситуацией, что не 
оставляло места для каких-либо эмоций против бывших союзников. 
Во избежание конфликтов с мирным населением и местными властями Буняченко издал 
строгие приказы, еще когда дивизия находилась в Германии{464}. Нарушения, 
связанные с воровством, и прочие мелкие проступки разбирались офицерами на 
месте, и потерпевшим щедро возмещались понесенные убытки. В более серьезных 
случаях полагались строгие наказания. Так, военный суд дивизии, приговорил к 
смертной казни за грабежи и мародерство по меньшей [172] мере одного солдата, 
который сразу после вынесения приговора был расстрелян перед строем, чтобы, как 
заявил Буняченко, все видели в РОА высокодисциплинированную армию, чтобы никому,
 "в том числе и нашим врагам, не давать повода упрекнуть нас. В этом наша честь 
и наше спасение". Хотя, по наблюдениям майора Швеннинге-ра, офицеры до самого 
конца "крепко держали в руках" своих людей{465}, после вступления в Богемию в 
дивизии наметился некоторый спад и ухудшение дисциплины. Солдаты завязывали 
теплые отношения с чехами и вскоре почувствовали себя хозяевами в области. 
Случаи нарушения дисциплины участились: русские начали мешать военным 
передвижениям, доходило даже до столкновений солдат РОА с немецкими органами 
инспекции и служащими вермахта{466}. Есть сведения о разграблении военных 
складов. В одном месте солдаты наткнулись на запас метилового спирта для 
двигателей реактивных самолетов: в результате многие умерли или тяжело заболели.
 Серьезное столкновение между русскими и немцами случилось 2 мая 1945 года, 
когда штаб-квартира дивизии находилась еще в Козоедах. В соседнем городке Лоуни 
два офицера — лейтенант Семенов, недавний адъютант командира дивизии, сын 
советского генерала, и старший лейтенант Высоцкий — в поисках бензина на 
вокзале начали по собственному почину проверять документы солдат в эшелоне и 
отбирать у них оружие. В результате завязалась беспорядочная перестрелка, 
погибло шесть русских, в том числе и Семенов, и четыре немца, многие были 
ранены. Русские и немецкие участники инцидента были доставлены в штаб дивизии,