но все же более благоприятными, чем у Ауриха{384}. 
Да и командование русской дивизии отреагировало на приказ вовсе не так резко, 
как следует из послевоенных сообщений. Буня-ченко, не слишком склонный — по 
понятным причинам — к применению [146] дивизии на Восточном фронте, тем не 
менее заявил о своей готовности выполнить приказ, как только его подтвердит 
главнокомандующий. Власов 8 апреля еще раз приехал в дивизию. Положение его 
было двойственно. С одной стороны, он мог рассчитывать, что его готовность 
пойти навстречу немцам в вопросе применения дивизии на фронте будет 
способствовать ускорению формирования других дивизий и прочих частей РОА. С 
другой стороны, ему крайне не хотелось подвергать опасности единственное 
боеспособное крупное формирование армии. В этих обстоятельствах Власов мог 
согласиться на применение 1-й дивизии на фронте только в том случае, если 
имелась гарантия, что участие дивизии в бою будет сопряжено с незначительными 
потерями и приведет к быстрому успеху{385}. Это предположение подтверждается и 
тем, что на последнем совещании КОНР 28 марта 1945 года в Карлсбаде было решено 
стянуть все части РОА в одном месте в районе австрийской Богемии. 15-й Казачий 
кавалерийский корпус тоже высказался за присоединение к силам РОА и выслал в 
качестве своего представителя к Власову генерал-майора Кононова. После 
подробных обсуждений дела с командующим группой армий генерал-полковником 
Хейнрици{386} в его штаб-квартире в Биркенхайне под Пренцлау и командующим 9-й 
армией генералом Буссе в штаб-квартире армии в Саарове на озере Шармютцель 
Власов наконец оставил все сомнения и скрепя сердце санкционировал приказ о 
наступлении. Он лично приказал Буня-ченко следовать отныне указаниям 
командующего 9-й армией{387}. Перед командирами 1-й дивизии он обосновал свое 
решение соображениями политического характера, выразив веру в силу воздействия 
РОА. По свидетельствам очевидцев, он сказал: "Война на Востоке будет выиграна, 
если 1-й русской дивизии удастся отбросить советские части хотя бы на пять 
километров"{388}. Обращаясь к солдатам 1-й дивизии, Власов призвал их стойко и 
мужественно сражаться за Родину. 
При разработке планов наступления дивизионное командование успешно сотрудничало 
с командованием армии, что полностью опровергает более поздние утверждения о 
"крупном разговоре" и постоянном недоверии русских по отношению к немцам. 
Буняченко и его начальник штаба подполковник Николаев нашли у генерала Буссе и 
начальника штаба полковника Хольца "полное понимание особенностей этого случая",
 и им даже "чисто формально" оказывалось полное уважение как союзникам{389}. 
Как свидетельствует майор Швеннингер, в результате такой позиции дивизионное 
командование [147] с интересом относилось к пожеланиям и распоряжениям немцев и 
стремилось "со своей стороны тоже создавать предпосылки для продолжения столь 
плодотворного сотрудничества". Переводчик, предоставленный немецкой группой 
связи, отмечает в разговорах немецкого командующего армией и русского командира 
дивизии "совпадение мнений по вопросам тактики, доходящее порой до смешного... 
Бывало, пока он бился над переводом той или иной фразы, и немецкий, и русский 
генералы повторяли ему ход мыслей своего собеседника". 
Хотя плацдарм "Эрленгоф" — около четырех километров шириной и максимум два 
километра глубиной — представлял собой чрезвычайно благоприятный объект для 
атаки, задача перед 1-й дивизией РОА была поставлена трудная. Гарнизон 
советского 119-го укрепленного района состоял из "молодых, хорошо обученных 
солдат", и за два месяца они превратили плацдарм в неприступную с виду систему 
укреплений, защищенную гигантскими минными полями и проволочными 
заграждениями{390}. Кроме того, красноармейцы могли рассчитывать на поддержку 
"огромного числа артиллерийских орудий" с возвышенного восточного берега Одера. 
Ввиду "явного превосходства противника, особенно в тяжелых орудиях", всякая 
попытка проникнуть на плацдарм должна была неизбежно вызвать "ожесточенное 
сопротивление врага". 1233-му фанен-юнкерскому полку под командованием 
подполковника фон Нотца, составленному из выпускников знаменитой офицерской 
школы в Потсдаме, удалось лишь окружить плацдарм, но не захватить его. Поэтому 
Буняченко считал, что успех операции будет зависеть от артиллерийской и 
воздушной поддержки. Он потребовал, в частности, "ураганной артподготовки" с 
применением 28 тысяч снарядов (экстраординарное требование в условиях 
недостатка вооружения на этом этапе войны!){391}. Он также поставил условие, 
что никакие немецкие войска не принимают участия в атаке, успех — если он будет 
достигнут — должен безраздельно принадлежать РОА. К немалому удивлению 
некоторых немецких командиров, эти требования были приняты безоговорочно. 
Генерал Буссе и командование 9-й армии обещали русским "всю ту помощь, какую 
только может предоставить армия", "артиллерийская поддержка" была не только 
обещана, но и предоставлена, гарантирована была также воздушная поддержка. По 
воспоминаниям майора Швеннингера, обеспечение атаки "консультациями и 
артиллерийской поддержкой" было проведено немецким командованием "хорошо" или, 
как говорится в [148] другом месте, "образцово"{392}. Подготовка и проведение 
атаки русской дивизии на советский плацдарм "Эрленгоф" свидетельствуют, что, 
вопреки утверждениям командиров полков Архипова и Артемьева{393}, немецкая 
сторона сделала все возможное для обеспечения успеха РОА. 
На командном пункте передового батальона Буняченко подробно обсудил с 
командиром немецкого фанен-юнкерского полка тактические детали операции с 
учетом местных особенностей. Подполковник фон Нотц, приветливо встретивший 
офицеров дивизионного штаба и командиров РОА и угостивший их " обильным 
завтраком", остался не самого высокого мнения о методах руководства у русских. 
Но Буняченко, заявивший ему, что террор и лживость режима на родине сделали его 
убежденным противником сталинизма, произвел на него впечатление энергичного и 
способного военачальника{394}{395}.