франкфуртский плацдарм к югу и востоку и, повернув на север, атаковать 
вражеские позиции вплоть до линии Сепциг — Гориц, захватив одновременно опасные 
плацдармы у Лебуса, Ретвейна и к югу от Кюстрина и лишить противника важных 
позиций для наступления в берлинском направлении. В этом плане определенное 
место предусматривалось и для 1-й дивизии РОА, хотя Буссе отводил ей "в силу ее 
особенностей" лишь ограниченное участие и ставил перед ней второстепенную 
задачу{377}. По приказу о наступлении от 18 марта 1945 года ей предстояло взять 
Треттинские высоты перед северным фронтом немецкого плацдарма Франкфурт и, 
примкнув к дивизии поддержки и двигающимся к западу мотопехотным дивизиям, 
прорваться на фронте до Ней-Лебуса. Командование армии рассчитывало на то, что 
появление "земляков" из РОА произведет сильное впечатление на противника — 
советский 61-й стрелковый корпус — и вызовет замешательство в его рядах. 
Тщательно подготовленная операция "Оборона Берлина", которую должен был "всеми 
имеющимися в его распоряжении боевыми, истребительными и штурмовыми 
эскадрильями" поддерживать 6-й воздушный флот, была проведена 27 марта 1945 
года не в полном объеме, без участия русской дивизии. Завоевав первые несколько 
километров, немцы в итоге потерпели поражение. 
После всех этих мытарств 1-я дивизия РОА по приказу командования группы армий 
была наконец стянута на учебном полигоне "Курмарк" со штаб-квартирой в 
Грос-Мукрове и получила [144] возможность завершить процесс формирования{378}. 
В монастырском лесу в районе Нейцелле, в 10 километрах к западу от одерского 
фронта, она немедленно приступила к развертыванию тыловой полосы обороны, 
уделяя особое внимание артиллерийской подготовке, определению простреливаемого 
пространства для орудий и гранатометов, а также противотанковой обороне{379}. У 
русских солдат завязались хорошие отношения с немецкой 391-й дивизией охраны. 
Русские командиры знакомились с особенностями участка фронта, совместные 
русско-немецкие разведывательные акции укрепляли чувство боевого братства. 
Пока русские формирования в лесах Нейцелле и Даммендорфа готовились к обороне, 
командир немецкой группы связи майор Швеннингер установил контакт с 9-й армией, 
которой в тактическом отношении подчинялись власовские части, а также с группой 
армий, под руководством которой дивизия должна была начать боевые действия{380}.
 При этом возникли известные сложности. Генерал-полковник Хейнрици, ставший 20 
марта командующим группой армий и, естественно, придававший первостепенное 
значение военным вопросам, счел весьма сомнительной формулировку, что дивизия 
сама по себе (то есть не в составе власовской армии) "при бесперспективности 
общего положения не готова принимать участие в бесперспективном бою, который 
неминуемо кончится поражением". Он попросил Швеннингера передать эту фразу 
также и инициатору всей затеи Гиммлеру. Швеннингер обратился к 
обер-группенфюреру Бергеру, начальнику Главного управления СС. И только когда 
Бергер объяснил командующему 9-й армией политическое значение успешного 
выступления дивизии и лично поручился за нее{381}, в командовании армии 
приступили к разработке плана по применению дивизии в деле. 
В начале апреля 1945 года на участке фронта 5-го горнопехот-ного корпуса СС, на 
котором находилась дивизия Буняченко, было два опасных — в свете предстоящего 
советского наступления — плацдарма: первый, более 12 километров в ширину и 6 
километров в глубину, был оборудован в феврале к западу от Ауриха, между 
Франкфуртом и Фюрстенбергом, второй, значительно меньший, находился южнее, 
между Фюрстенбергом и Нейцелле, в так называемом 119-м укрепленном районе 
советской 33-й армии{382}. Как сообщает Швеннингер, "по зрелом размышлении" 
генерал Буссе и начальник штаба армии полковник Хольц предложили ограниченную 
операцию по ликвидации меньшего из двух плацдармов "Эрленгоф". Только здесь 
можно было надеяться добиться заметного военного успеха и оказать политическое 
воздействие на советских солдат, "придав всей операции пропагандистское 
значение". Наступление же на укрепленный плацдарм западнее Ауриха, который 
удерживали четыре советские стрелковые дивизии (49-я, 222-я, 383-я и 323-я) и 
за который уже в течение нескольких недель шли ожесточенные бои, с самого 
начала представлялось совершенно бесперспективным. 
В воспоминаниях непосредственных участников событий — командиров 1-го и 2-го 
полков подполковников А. Д. Архипова и В. П. Артемьева, а также наблюдателей 
(таких как начальник личной канцелярии Власова полковник Кромиади и адъютант 
генерала Мальцева старший лейтенант Плющев-Власенко) резко критикуется боевое 
задание, полученное в конце концов дивизией. По их мнению, преждевременное 
использование дивизии в бою противоречило обещанию немцев — мнимому или 
действительному. Этот аргумент кажется не очень убедительным, поскольку сам 
Власов подтвердил приказ о переводе дивизии на Восточный фронт от 5 марта 1945 
года, тем самым одобрив применение дивизии на фронте. Но особенно эти авторы 
подчеркивают то обстоятельство, что дивизии намеренно было дано невыполнимое 
задание с целью погубить ее — так, во всяком случае, они считают{383}. 
Подполковник Архипов считает поставленную задачу — "отбросить красных между 
Франкфуртом и Фюрстенбергом на восточный берег Одера" — "безумием", 
подполковник Артемьев, отмечая крайне неблагоприятные условия боя и фланговый 
огонь с восточного берега Одера, называет наступление "нелепостью". Полковник 
Кромиади и старший лейтенант Плющев-Власенко указывают, что дивизии был 
намеренно предоставлен один из "труднейших участков фронта" между Франкфуртом и 
Фюрстенбергом. При этом во всех свидетельствах и опирающихся на них описаниях 
Торвальда и Стеенберга, а также последовавших затем версиях советских авторов 
Тишкова и Титова признается, что 1-я дивизия РОА предприняла попытку 
наступления не на большой плацдарм под Аурихом, южнее Франкфурта, но на 
существенно меньший плацдарм "Эрленгоф", расположенный к югу от фюрстен-берга, 
там, где Одер поворачивает на запад и где условия для боя были хотя и трудными,