Назначенная на 2 марта 1945 года переброска 1-й дивизии РОА в район группы 
армий "Висла" на Восточном фронте протекала не [141] без осложнений. Еще и 
сегодня в рассказах русских свидетелей событий сквозит разочарование "очередным 
обманом" немцев, обещавших формирование по меньшей мере трех дивизий, а теперь 
бросавших первую же боеспособную дивизию "в бессмысленное и бесцельное 
предприятие"{368}. Командир дивизии генерал-майор Буняченко заявил протест, не 
без оснований утверждая, что его дивизией можно распоряжаться лишь с согласия 
главнокомандующего РОА генерала Власова. Судя по воспоминаниям командира 2-го 
полка подполковника В. П. Артемьева, уже в Мюнзингене в дивизии втайне 
принимались свои меры: в частности, был сформирован батальон, вооруженный 
автоматическим оружием и противотанковыми средствами, а на командирском 
совещании обсуждался план вести дивизию на юг, к швейцарской границе, и там 
попытаться вступить в контакт с союзниками. Но в действительности все протекало 
гораздо спокойнее, хотя полковник Герре и говорит о "бурных" сценах с Буняченко 
в дни перед выступлением на фронт{369}. 
Власов, вызванный из Карлсбада и приехавший 5 марта в Мюнзинген, не поддержал 
Буняченко, подтвердив приказ командующего резервной армией. Впрочем, как пишет 
Кромиади, сделал он это против собственной воли, потому что не хотел доводить 
дело до открытого разрыва и потому что видел, что у немцев "в полном смысле 
этого слова земля горела под ногами"{370}. По-видимому (так, во всяком случае, 
полагает Герре), Власов возлагал "надежды на то, что дивизия успешно справится 
со своей задачей", и рассчитывал, что готовность к формальному сотрудничеству 
даст ему возможность ускорить формирование Вооруженных сил РОА. 
Приказ о переводе 1-й дивизии на фронт отдал Гиммлер, в тот момент командующий 
резервной армией, и отдал не потому, что, как с обидой утверждают русские, 
хотел использовать дивизию в качестве "пушечного мяса" ради немецких целей, а 
из-за чрезвычайно тяжелого положения, предварительно проконсультировавшись с 
начальником штабов формирования и намереваясь поставить дивизии на поле боя 
ограниченную задачу, при выполнении которой она могла бы проявить свои истинные 
"достоинства". В этой связи в весьма двусмысленном положении оказался начальник 
штабов формирования полковник Герре, которого русские по праву считали своим 
другом. Не исключено, конечно, что именно он невольно дал повод к применению 
1-й дивизии РОА на фронте. Однако не кто иной как Герре 21 февраля 1945 года 
настоятельно отговаривал [142] командование группы армий "Висла" от 
преждевременного применения дивизии, подчеркивая при этом прежде всего 
политические последствия такого решения{371}. Перевод дивизии в тыл группы 
армий он считал целесообразным лишь после окончания формирования, не раньше 15 
марта. Но его рекомендации проигнорировали и перевод назначили на первые дни 
марта, после комплектования материальной части, особенно с трудом раздобытых 
самоходных противотанковых орудий. Правда, заместитель начальника оперативного 
отдела подполковник де Мезьер указывал в своих донесениях, что процесс 
формирования подразделений еще не завершен и его следует довести до конца, 
прежде чем применять дивизию на фронте, в противном случае она окажется 
негодной для "сложных задач", "для ответственного рейда". Он предупреждал: 
"Если опыт не удастся и дивизия будет использована в неправильном месте, это 
может представить большую опасность также и в пропагандистском отношении"{372}. 

6 марта 1945 года 1-я дивизия РОА в походном порядке вышла из лагеря Мюнзинген, 
прошла через Донауверт — Нюрнберг в район Эрланген — Форххайм, ще ее, несмотря 
на недовольство русских, погрузили в поезда. 26 марта 1945 года последний из 34 
поездов благополучно прибыл в группу армий "Висла" в Либерозе{373}. В те 
последние недели войны, под непрерывными бомбежками, это было значительным 
достижением транспорта и "произвело сильное впечатление" даже на Буняченко и 
всех русских командиров{374}. 
Неоднократно повторяемые возражения против преждевременного и бесперспективного 
применения дивизии возымели свое действие. Командование группы армий решило 
использовать дивизию до достижения полной боевой готовности лишь в качестве 
охранного гарнизона в тыловом районе 3-й танковой армии. Сначала оперативный 
отдел генштаба ОКХ намеревался дислоцировать дивизию в Шорфхейде, затем в 
районе Пазевалька, но, поскольку Пазевальк был переполнен, первые прибывшие 
поезда 12 марта были направлены в район Анклам — Фридланд{375}. К этому времени 
командующий 3-й армией генерал фон Мантейфель составил план "решающего" 
наступления крупными силами для уничтожения частей противника под Штеттином, с 
целью, во-первых, обеспечить работу гидроэлектростанции, а во-вторых, дать 
возможность восстановить движение судов между Свинемюнде и Штеттином. 
Командующий хотел, чтобы новоприбывшая русская дивизия тоже приняла участие в 
этой операции, назначенной на 20 марта 1945 года. Перед ней была [143] 
поставлена задача — путем активных наступательных действий захватить и 
оборудовать в качестве опорного пункта плацдарм на восточном берегу 
Папенвассера между Кепицем и Штепеницем и обеспечить проход судов по Одеру у 
выхода в штеттинский порт{376}. Однако этому плану не суждено было 
осуществиться: 15 марта Гитлер отдал 3-й танковой армии приказ перейти в 
оборону. Все имевшиеся силы, в том числе и только что прибывшие части 1-й 
дивизии РОА, ввиду предстоящего советского наступления перебрасывались на юг, 
для усиления участка фронта 9-й армии под Берлином. 
По решению Гитлера командованию 9-й армии предстояло возглавить сильный 
превентивный удар (кодовое обозначение " Оборона Берлина", "Студия "ФФ", 
"Бумеранг") по силам 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Жукова, 
продвигавшимся восточным берегом Одера между Франкфуртом и Кюстрином. Генерал 
Буссе намеревался неожиданно ударить по флангам советской 69-й армии, расширить