"офицер, политрук, комиссар, унтер-офицер или рядовой"), добровольно сдавшимся 
в индивидуальном порядке или группами, гарантировались привилегии при 
устройстве, питании, выдаче одежды в соответствии с условиями Женевской 
конвенции, которую не признавало советское правительство. Указывалось, что 
пленным "будут оставлены имеющиеся при них деньги, ценности, одежда, знаки 
отличия, ордена"{309}. 
Одновременно при всех дивизиях Восточного фронта, в местах сбора пленных, а 
также в транзитных лагерях организовывались "русские подразделения 
обслуживания"{310}, состоявшие из офицера, четырех унтер-офицеров и 20 рядовых 
"РОА". Опыт показал, что наличие внутри структуры немецкой армии русских 
офицеров, унтер-офицеров и рядовых, привлекавшихся к организации жизни и быта 
русских же военнопленных, оказывало большое пропагандистское влияние и на 
военнопленных, и на красноармейцев. Вероятно, это в значительной мере 
способствовало успеху пропагандистской акции "Серебряная полоса", проведенной 
вскоре после издания приказа № 13{311}. 
Какое развитие претерпевали политические взгляды советских солдат на разных 
стадиях плена? Здесь тоже исходным моментом [116] являлось то, что красноармеец 
в силу самого факта пленения оказывался в неразрешимом конфликте с собственным 
правительством. По наблюдениям Кромиади, позже полковника РОА, который в 
составе комиссии Восточного министерства объезжал лагеря для военнопленных на 
Востоке в сентябре-декабре 1941 года, огромное большинство пленных были в ту 
пору "антибольшевиками", пусть и подсознательно. Он считал, что эти миллионы 
людей "с большим успехом могли быть использованы в антибольшевистской борьбе", 
и это убеждение разделяли многие взятые в плен советские генералы и высшие 
офицеры{312}. Среди тех, кто советовал немцам использовать пленных для борьбы 
против сталинского режима, были командующий 22-й (20-й) армией 
генерал-лейтенант Ф. А. Ершаков, командир 49-го стрелкового корпуса 
генерал-майор С. Огурцов, командир 8-го стрелкового корпуса генерал-майор 
Снегов, командир 72-й горно-стрелковой дивизии генерал-майор П. Абранидзе, 
командир 102-й стрелковой дивизии генерал-майор Бессонов, командир 43-й 
стрелковой дивизии генерал-майор Кирпичников и многие другие. Как сообщил в 
октябре 1941 года пленный командир 21-й стрелковой дивизии генерал-майор Д. Е. 
Закутный коменданту Офлага ХШд (Нюрнбергский военный округ), из десяти 
находившихся в лагере генералов восемь — Ф. И. Трухин, И. А. Благовещенский, 
Егоров, Куликов, Ткаченко, Зыбин, а также, при определенных условиях, X. Н. 
Алавердов и командующий 5-й армией М. И. Потапов — готовы принять активное 
участие в борьбе против Советского Союза как оплота мирового коммунизма. 
Закутный также готов был поручиться, что большинство офицеров украинского и 
белорусского происхождения и почти половина всех штабных офицеров являются 
сторонниками социального и политического переустройства России на национальных 
началах. 
Примечательна также позиция уже упоминавшегося здесь генерал-лейтенанта М. Ф. 
Лукина, командующего 19-й армией и всей группировкой сил, окруженной под 
Вязьмой в октябре 1941 года (в нее входили 19-я, 20-я с влившейся в нее 16-й, 
32-я, 24-я армии, а также оперативная группа Болдино). Этот выдающийся 
военачальник одно время занимал пост коменданта гарнизона Москвы; вернувшись из 
плена, он был реабилитирован лишь после многомесячного следствия, до самой 
смерти в 1970 году состоял в советском комитете ветеранов войны. В СССР о нем 
пишут как о "верном сыне коммунистической партии", как о генерале, отдавшем всю 
свою сознательную жизнь на службу отечеству, не упоминая, однако, о том, [117] 
что в немецком плену он показал себя не только русским патриотом, но и открытым 
противником советского режима. 
В декабре 1941 года Лукин так характеризовал настроение широких масс в 
СССР{313}: 
Большевизм мог найти поддержку у народов сегодняшнего Советского Союза только в 
результате конъюнктуры, сложившейся после мировой войны. Крестьянину пообещали 
землю, рабочему — участие в промышленных прибылях. И крестьянин, и рабочий были 
обмануты. Если у крестьянина сегодня нет никакой собственности, если рабочий 
зарабатывает в среднем 300-500 рублей в месяц (и ничего не может купить на эти 
деньги), если в стране царят нужда и террор и жизнь тускла и безрадостна, то 
понятно, что эти люди должны с благодарностью приветствовать избавление от 
большевистского ига*. 
По оценкам компетентных исследователей, советские солдаты в массе своей вначале 
были готовы принять немцев как своих освободителей и вместе с ними воевать 
против большевизма{314}, однако пребывание в немецком плену многих отрезвило. 
После страшной зимы 1941-42 года немецкая система внушала им не меньше 
отвращения, чем советская, и многие задавались вопросом — кто же все-таки хуже 
враг: Сталин или Гитлер? 
Тем не менее, приступив в 1941-42 гг. к формированию Восточных войск, немцы не 
испытывали недостатка в добровольцах из числа военнопленных. Количество бывших 
красноармейцев, которые по разным причинам были готовы променять судьбу 
пленного на жребий солдата или "хиви", воюющего на немецкой стороне, уже в 
начале года достигло сотен тысяч. Но с течением времени все острее вставал 
вопрос о политических целях такой борьбы. Уже генерал-лейтенант Лукин указывал, 
что по прошествии какого-то времени русские будут воевать не за немецкие, а за 
свои собственные, национальные цели. 12 декабря Лукин на одном из допросов, 
протоколы которых Розенберг передал Гитлеру, от имени всех находившихся в плену 
советских генералов предложил создать русское контрправительство, чтобы 
показать русскому народу и красноармейцам, что [118] можно выступать "против 
ненавистной большевистской системы" и в то же время — за дело своей родины. Он