Перенесенные ими лишения можно отчасти объяснить развалом системы транспорта на 
восточном театре военных действий, но этого объяснения, конечно, недостаточно. 
Должны были иметься другие — и очень веские — причины. Иначе непонятно, почему 
смерть буквально косила людей именно в лагерях для военнопленных в 
генерал-губернаторстве (в Польше), где не было сколько-нибудь серьезных 
осложнений с транспортом, или даже в лагерях, расположенных в пределах 
рейха{289}. При обсуждении этого вопроса часто ссылаются на то, что Советский 
Союз не признавал ни Гаагскую конвенцию 1907 года, ни Женевскую 1929-го. МКК 
тоже привел этот довод как решающий, сделав вывод, что вследствие этого 
Германия тоже не имела аналогичных обязательств перед СССР, вытекающих из 
текста этих конвенций. Если, учитывая все эти обстоятельства, попытаться 
выяснить, что именно определяло судьбы советских пленных до начала 1942 года, 
то можно назвать три главных момента. Во-первых, по техническим причинам было 
невозможно, [111] особенно в конце года, создать соответствующие условия для 
миллионов советских солдат, в большинстве своем попадавших в плен в крайне 
истощенном состоянии. Во-вторых, большую роль сыграли акции уничтожения, 
проводившиеся боевыми группами гестапо и СД, жертвами которых становились в 
первое время "нежелательные элементы", то есть прежде всего неугодные в 
политическом и расовом отношении, в том числе представители народов Средней 
Азии и Закавказья, среди которых было немало непримиримых противников 
советского режима. Их расстреливали часто либо из-за внешнего вида — многим они 
казались воплощением "азиатского", "монгольского" большевизма, либо же просто 
потому, что они были обрезаны и их принимали за евреев{290}. И наконец, третья 
причина — это просто черствость и равнодушие или же политическая слепота части 
служащих вермахта, хотя здесь значительно труднее привести конкретные 
доказательства, да и роль этого фактора была относительно невелика. 
Данные о численности красноармейцев, расстрелянных в немецком плену или 
погибших от голода и эпидемий, сильно расходятся. В советских работах 
приводится, по понятным причинам, значительно заниженная цифра — "десятки" или 
"сотни тысяч"{291}, в западногерманских — явно завышенная цифра в 3,3 миллиона. 
В последнее время эта цифра снизилась до 2,525 миллиона, но и ее следует 
считать завышенной{292}. При критическом анализе документа "Сведения о 
местопребывании советских военнопленных по состоянию на 1.5.1944 года"{293}, 
составленного ОКВ, и других материалов приходишь к выводу, что число погибших в 
немецком плену советских солдат составляет примерно 2,1 миллиона (в советском 
плену погибло-в основном после окончания войны — 1,110-1,185 миллиона немецких 
пленных). Столь высокая смертность была вызвана прежде всего, как уже 
говорилось, технической неподготовленностью, а также отсутствием или 
недостатком доброй воли. Но с какой бы меркой ни подходить к этим событиям, 
несомненно одно: сталинскому режиму было только на руку то обстоятельство, что 
в немецком плену гибнет более двух миллионов солдат, объявленных "дезертирами, 
предателями и преступниками". Слухи об условиях в немецких лагерях с быстротой 
ветра обежали фронт и тыл, и советская пропаганда получила мощный козырь. По 
бытовавшему среди русских уважению к немцам был нанесен непоправимый удар, и 
даже когда после зимы 1941-42 гг. условия в лагерях начали улучшаться и скоро 
стали вполне сносными, это не исправило положения. [112] 
Министр рейха Розенберг в своем известном письме протеста начальнику штаба ОКВ 
фельдмаршалу Кейтелю от 28 февраля 1942 года совершенно справедливо назвал 
судьбу советских солдат, попавших в немецкий плен, "трагедией огромного 
масштаба"{294}. И все же картина будет не полной, если не рассказать об усилиях 
сохранить жизнь и здоровье советских пленных, предпринимавшихся еще на ранних 
стадиях войны. Так, начальник иностранного отдела Управления разведки и 
контрразведки адмирал Канарис 15 сентября 1941 года в меморандуме начальнику 
штаба ОКВ требовал применения к советским военнопленным норм международного 
права, одновременно заявляя протест против принятых незадолго до того строгих 
установлении Общего управления ОКВ о содержании пленных{295}. Как 
неодобрительно заметил Кейтель, в этой позиции за видимостью 
военно-практической необходимости скрывалось "солдатское понимание рыцарской 
войны", возрождавшееся у ведущих офицеров вермахта. Можно вспомнить также 
заявление генерал-фельдмаршала фон Бока от 9 ноября 1941 года об 
ответственности армии "за жизнь и безопасность военнопленных" или решительный 
призыв генерал-полковника Люфтваффе Рюделя от 19 декабря 1941 года к гуманному 
обращению с советскими военнопленными{296}. 
Следует сказать и о практических мерах, предпринимавшихся 
генерал-квартирмейстером в генштабе ОКХ. В приказах от 6 августа, 21 октября и 
2 декабря 1941 года генерал-квартирмейстер установил пищевые рационы для всех 
советских военнопленных, находившихся в оккупированных восточных районах, в том 
числе в районах Украины, Прибалтики и генерал-губернаторства, а также в 
Норвегии и Румынии{297}. Даже при самом поверхностном анализе этих пищевых 
рационов становится ясна полная безосновательность попыток на основании именно 
этих приказов связать верховное командование армии и генерал-квартирмейстера с 
гитлеровской "политикой уничтожения"{298}. Даже нормы, установленные для 
неработающих советских военнопленных, теоретически были не просто вполне 
достаточны, но отчасти превышали уровень потребления немецких граждан даже в 
первые послевоенные годы: Эти нормы никак не могли быть причиной массовой 
гибели. Тут историку уместно задаться другим вопросом: выполнялись ли эти 
распоряжения ОКХ, возможно ли было их выполнить, а если нет, то почему? Говоря 
о начальном периоде войны, с крупными боями в окружении и колоссальным числом 
военнопленных, следует иметь в виду еще один момент: советские солдаты часто 
попадали [113] в плен в состоянии крайнего истощения. Иногда они "по 6-8 дней