| |
Подводник с U-505
Ганс Геблер
Геблер Ганс
Подводник с U-505
Геблер Ганс
Подводник с U-505
Перевод: Кавун Юлия ([email protected])
Feldgrau: Текст представляет собой краткий отрывок частной автобиографической
публикации Ганса Геблера "Стальные лодки, железные сердца". Ганс, который, к
несчастью скончался в 1999 г., мог рассказать поистине поразительные истории о
своей жизни подводника на лодке U-505 во время Второй Мировой войны. Этот очерк
рассказывает об атаке союзнического флота на U-505 в 1943 г. во время ее
пребывания в Атлантике, и о драматических последствиях этих событий:
единственном известном случае самоубийства командира немецкой подводной лодки.
Следующий ниже текст представляет собой краткий отрывок частной
автобиографической публикации Ганса Геблера "Стальные лодки, железные сердца".
Ганс, который, к несчастью скончался в 1999 г., мог рассказать поистине
поразительные истории о своей жизни подводника на лодке U-505 во время Второй
Мировой войны. Данный отрывок был милостиво предоставлен этому сайту Джоном
Ванза. Этот очерк рассказывает об атаке союзнического флота на U-505 в 1943 г.
во время ее пребывания в Атлантике, и о драматических последствиях этих
событий: единственном известном случае самоубийства командира немецкой
подводной лодки.
Я лежал на своей койке в предрассветный час 23 октября, когда вдруг
почувствовал, что дышу свежим воздухом. Мягкое рокотание за бортом, сменившееся
через мгновение стуком дизелей, подтвердило, что мы были на поверхности. Воздух
был прохладный и свежий, и мне страшно не хотелось покидать мою койку. Однако у
меня были обязанности, которые я должен был выполнять, и мне пришлось сделать
это. Хотя на самом деле принципиальных изменений в состояние койки это не
внесло: я знал, что кто-нибудь другой обязательно уляжется на нее еще раньше,
чем простыни успеют остыть. Через несколько минут я был уже одет и находился на
своем посту в рубке управления. Сегодня Жех выглядел еще более возбужденным,
чем всегда, карабкаясь между рубкой и мостиком как нервный кот. Однако я не
обратил на него особого внимания, т. к. мои мысли были заняты корабельным
Доктором, который, как обычно, пытался похитить мой завтрак: миску с так
называемой "Kujumble Eis". Эта смесь из крошенного льда и малинового сиропа,
пользовавшаяся особой популярностью у команды, строго ограничивалась нашим
поваром Тони. Он придерживался мнения, что Доктор был слишком толст и тем более
никогда не давал ему ничего сверх положенной порции. "Этот человек ест слишком
много! Он кладет в свой топливный бак больше, чем любые двое из нас" - любил
повторять Тони. Понятно, что это делало Доктора еще более одержимым идеей
приобретения замороженной сладости. Несколько раз в день он, бывало, просовывал
голову в рубку, дабы поглядеть, не оставил ли кто-нибудь там без присмотра
миску с вожделенным веществом. С гордостью могу сказать, что воспользоваться
моей невнимательностью ему никогда не удавалось.
День прошел на редкость спокойно, как будто мы были на курорте. Мы погрузились
сразу, как только зарядились батареи, и не всплывали уже до глубокой ночи. Тем
злополучным вечером, когда мы услышали этот слабый отдаленный грохот, я вновь
был на дежурстве. Через несколько часов громыхание стало громче и четче, и мы
поняли, что это были звуки взрывов глубинных бомб, долгие серии которых то
прекращались, сменяясь тишиной, то возникали опять. Барабанный грохот бомб,
казалось, очень взволновал Жеха.
Около полудня 24-го мы снова услышали звуки разрывающихся в отдалении бомб.
Вообще-то мы часто раньше слышали этот шум, но никогда еще это не продолжалось
так долго. Мы знали, что где-то какой-то подлодке приходится очень нелегко.
Через несколько часов шум мало-помалу стал громче, иногда затихая ненадолго, а
затем возобновляясь еще ближе, чем раньше. Не будучи склонен драматизировать,
скажу однако, что он начал звучать для меня как продолжительный барабанный бой
военной похоронной процессии, медленно приближаясь к нам ближе, чем когда-либо.
Через шесть полных часов этого отвратительного грохота Жех уединился в своем
кубрике, закрыв за собой шторы. Иногда он вызывал в к себе для доклада радиста
и акустика, но сегодня от него ни звука не было слышно. А тем временем мы
продолжали придерживаться курса, пролегающего в квдрате CF5424. После заката
разрывы стали довольно громкими. Все мы в рубке спрашивали себя какого черта
Жех нежился у себя в кубрике, когда этот жуткий грохот с каждой минутой
становился все ближе.
Ровно в 19.48 акустик ворвался к нему и доложил о шумах двигателя. И тогда,
наконец, он раздвинул шторки и вышел. Когда он проходил мимо меня, я заметил,
что его лицо было пепельно-серым. Однако вместо того, чтобы отдавать приказания,
Жех забрался по трапу в пустующую боевую рубку, после чего вся дежурная смена
переглянулась в полной растерянности, молча спрашивая друг друга, что он делает
там наверху.
Дело в том, что на немецких подводных лодках боевая рубка использовалась только
тогда, когда командир хотел посмотреть в перископ. Но мы шли на глубине ста
метров, слишком глубоко для подобного мероприятия. Две минуты спустя через люк
боевой рубки радист доложил Жеху о том, что все мы слышали собственными ушами:
мы были обнаружены вражеским ASDICом, паузы между каждым щелчком которого
становились все короче. Очевидно, они засекли нас и направлялись прямо к нам.
Вскоре вражеские корабли были почти прямо над нами. И все еще никаких приказов,
никаких действий со стороны командира. Где, черт возьми, был Жех? И прежде чем
мы успели спросить об этом, раздался взрыв. Мы были сбиты с ног мощнейшим
ударом. Вся лодка бешено тряслась, как и воздух в рубке, наполненный осколками
стекла и хаотично летающими предметами. Я судорожно за что-то схватился. Свет
потух, и сдавленный корпус зазвенел как церковный колокол при следующем
сотрясении от второго взрыва. И тут, наконец, Жех спустился из боевой рубки.
Его ничего не выражающее лицо с вздувшимися венами было мертвенно бледным. Мы
уставились на него, ожидая приказов к маневрам, но он по-прежнему ничего не
говорил. Напротив, он как зомби прошел через передний люк в радиорубку. Когда
он проходил мимо меня, я мог видеть его широко открытые, немигающие глаза,
сияющие в полутьме.
Одна за другой взорвались еще две бомбы, правда, немного дальше, чем предыдущие,
и мы посмели надеяться, что самое худшее уже позади. Но затем прогремел еще
более сильный взрыв, который чуть было не перевернул лодку. Люди, валясь друг
на дружку, растянулись на палубе. Посреди всего этого гвалта и криков, мне
показалось, что я услышал какой-то шум внутри самой лодки, но не обратил на
него особого внимания и ни о чем дурном не подумал. Оглядевшись, я заметил
медленно наклонявшегося Жеха, понял, что он ударил голову о переборку и перевел
внимание на рычаги управления. Удар! Взрыв, еще более близкий, чем все до него,
оглушил нас, превратив окружающий нас мир в трясущееся, кошмарное, неясное
пятно из падающих людей и осколков. Растянувшись на палубе, я, сквозь звон в
ушах, с ужасом вслушивался в звуки устройства, регистрирующего втекающую внутрь
воду, которые означали бы смертный приговор всем нам. Однако последовали минуты
полной тишины. Наши преследователи, очевидно, ушли на второй круг, перезаряжая
свой механизм постановки бомб.
Во время этой короткой паузы включилась система аварийного освещения, и мы
увидели, что наша рубка выглядела так, словно по ней пронесся ураган, но мы
были еще живы. Из открытого переднего люка я услышал какой-то шум. С моего
места я мог видеть недвижно лежащего на палубе, вниз лицом, человека. Блестящая
лужица темной крови быстро распространялась у его ног. Мгновение спустя я
увидел старшину радистов, вставшего на колени рядом с ним, и проверявшего, жив
ли он. С некоторым усилием старшина перевернул несчастного на спину, и через
минуту безжизненные ноги истекающего кровью человека кто-то потянул наверх, к
Олимпу, как называли мы площадку, возле кубрика командира. И только тогда мы
поняли, что что-то здесь не так. Несколько человек тихо прокрались туда -
посмотреть, что происходит. Мы увидели лежащего на койке Жеха. Во время атаки
из своего пистолета он выстрелил себе в голову.
Кажется, прошел миллион лет с тех пор, как Петер Жех впервые занял командирский
кубрик. И вот теперь он лежал на своей кровати, и кровь маленькими фонтанчиками
брызгала из небольшого отверстия сбоку его головы. Но даже и это, последнее
свое дело, Жех не сумел довести до конца. Он был еще жив, хотя и издавал
громкие, не позволяющие нам ошибиться, звуки умирающего человека. В кубрик
вбежал Доктор.
- Что нам делать? - в панике спросил он, - что делать?
- Заткнись,- кто-то шепотом огрызнулся на него, - наши враги слушают каждый
звук.
Несколько минут Жех находился в этом пассивном состоянии, издавая громкие стоны
умирающего. Наконец, один из присутствующих положил подушку ему на лицо, чтобы
приглушить их и немилосердно ускорить неизбежное. Доктор в отчаянии попытался
было убрать подушку, но четыре сильных руки не дали ему это сделать. Мы все
знали, что несчастному Жеху, да и нам тоже, будет гораздо лучше, если он умрет
как можно скорее. Доктор снова истерично закричал, чтобы подушку убрали. Пауль
Мейер, наш старший офицер, спокойно, но строго приказал ему замолчать.
- Ты ничего уже не сможешь для него сделать, - объяснил он, - эти корабли
наверху все еще пытаются отправить нас в ад. Звук хорошо распространяется в
воде, и любой шум, производимый нами здесь, отлично слышен там. Поэтому,
пожалуйста, Доктор, тише.
Мейер, теперь полностью взявший контроль над ситуацией, приказал выпустить 2
капсулы-муляжа, чтобы запутать ASDIC. И когда позади нас образовалось облачко
пузырьков и металлической стружки, мы тихо ушли, на предельной, не производящей
шума, скорости. И следующий взрыв попал прямо в это облачко, достаточно близко,
чтобы тряхнуть нас как следует, но не настолько, чтобы стать причиной
какой-либо поломки. Однако несколько минут спустя, следующий взрыв чуть было не
стер нас с лица земли. Лодка была существенно повреждена, но удача все же была
с нами, и это было последней серьезной игрой, которую мы могли тогда проиграть.
Через час мы были в безопасности, выйдя из зоны действия вражеских кораблей. Мы
тут же занялись ремонтом сломанного оборудования и наиболее серьезных пробоин,
пока враг накрывал наше прежнее местоположение.
Ровно в 21.29 в бортовом журнале была сделана предельно краткая запись:
"командир мертв". Никаких объяснений дано не было. Поэтому большая часть
команды вообще не знала о том, что Жех умер, и уж тем более не знала, как. На
объяснения нам хватит времени после. А пока те из нас, кто знал, чувствовали,
что нам будет лучше с нашим новым командиром. Но прежде чем мы успели осознать
это, вновь послышался звук ASDICа. Вскоре мы были со всех сторон окружены
звуком пропеллеров. А через мгновение вновь услышали ясно различимый барабанный
гром рвавшейся в море над нашими головами взрывчатки. Снова начался этот
дьявольский грохот и оглушающий шум, резкие ударные волны все ближе и ближе
подступали к нам. Я пылко молил небеса о чуде: чтобы хоть один из этих снарядов
взорвался слишком рано и разнес в щепки подонков, старающихся убить нас. Я
надеюсь, Бог простит мое святотатство, но я действительно просил именно об этом.
Прежде, чем мы сумели стряхнуть с хвоста наших преследователей, мы выдержали
еще несколько подобных атак. И только два с половиной часа спустя Мейер наконец
решил, что мы были в достаточной безопасности, чтобы всплыть на поверхность. По
внутренней связи он сделал команде краткое сообщение, объясняя, что Жех умер, и
что он, старший офицер, принял командование лодкой. Также он объявил, что мы
возвращаемся на базу. Любопытствующие головы просовывались в люки кормовой
рубки, наперебой спрашивая, что случилось.
- На объяснения времени нет, - отрезал Мейер.
К счастью, когда мы всплыли, вражеских кораблей поблизости не было. Яркий
светящийся след тянулся за нами в кильватере, когда мы готовились к похоронам в
море. Мы, вместе с несколькими моими товарищами перетащили тело Жеха обратно в
рубку управления. Повернувшись, мы заметили, что желтый хлопковый тампон,
которым мы закрыли отверстие в его голове, выскочил, оставляя длинный кровавый
след позади. Видеть частички его мозгов, прилипшие к тампону, было слишком
тяжело для многих из нас. И только двое смогли это вынести. Они положили тело
Жеха в гамак, который зашили сверху донизу, положив груз между ног покойного. Я
только стоял и в ужасе, как зачарованный, смотрел на то, как тело нашего
командира запаковывают в парусиновый гроб. Прямо перед рассветом оно было
готово к поднятию в боевую рубку для церемонии прощания. Мейер скомандовал
"смирно", но никто не двинулся. Возможно, если бы он не был запечатан в гамаке,
мы могли бы отдать честь форме. Но никто из нас не мог заставить себя сейчас
стоять смирно. Мейер понял и не стал требовать выполнения. Тело Жеха было
поднято на мостик и сброшено за борт без всяких церемоний.
Мы продолжали двигаться на высокой скорости на поверхности, чтобы покрыть
возможно большее расстояние между нами и нашими противниками. А тем временем
история о том, как Жех нашел свой конец, путешествовала по всей лодке.
Сегодня, конечно, я очень жалею о Петере Жехе. Но он, насколько мне известно,
единственный командир немецкой подводной лодки, совершивший самоубийство во
время боя. И в то время мы не испытывали к нему ни малейшей симпатии. Смесь
злости и ощущения предательства по отношению к нам - лучшее описание того, что
мы чувствовали в то время. С нашей точки зрения, совершив самоубийство тогда,
когда это сделал Жех, он показал себя трусливым эгоистом. Если уж он так хотел
покончить с собой, спрашивали мы друг друга, то почему бы не сделать это в
Лорьяне, вместо того, чтобы покинуть нас в тот самый момент, когда мы более
всего нуждались в командире?
Он никогда не приносил лодке обещанного им успеха, равно как и никогда не
обращался с нами с тем уважением, которого мы, старая команда, нам казалось,
заслуживали. Несомненно, Жех был очень ярким человеком и мог бы великолепно
проявить себя на должности штабного офицера, но ему недоставало той внутренней
силы, которая так необходима командиру. Неудобно вспоминать об этом сейчас, но
в то время мы не были особенно огорчены его утратой.
Похороны Жеха не завершили наших несчастий. Сразу после заката 25-го числа мы
снова были атакованы врагом. Огромные бочки тринитротолуола дождем сыпались на
нас. Как будто сама смерть стучалась в наш сдавленный корпус, прося разрешения
войти. После часа долбежки, нам все же удалось уйти.
Около 20.00 после наступления темноты, Мейер решил предпринять рискованный
скоростной переход по поверхности, чтобы выйти из опасной зоны. Через две
минуты мы поднялись, но орлиные глаза вахтенных разглядели впереди по правому
борту темные силуэты наших мучителей. Мейер решил сыграть с ними в рискованную
игру: надеясь, что нас не заметят, попытаться улизнуть от них. Мы заскользили
между волнами на полной скорости, и в течение примерно десяти минут нам
казалось, маневр удастся. Однако, вероятно, вражеский радар обнаружил нас,
потому что неожиданно один из этих дьяволов повернулся и на предельной скорости
направился прямо на нас. Перед погружением у нас было лишь несколько секунд,
чтобы снять вниз вахтенных с мостика.
- На глубину, скорее! - закричал Мейер, и мы погрузились в волны в тот самый
момент, когда тот огромный корабль атаковал нас. Камнем упав на глубину 150-ти
метров, мы, маневрируя, пытались уклониться от разрывов. Второй вахтенный
офицер перенес капсулу из кормового торпедного отсека на нос, где находилась
небольшая пусковая торпедная установка No7. Через минуту он, возбужденный,
ворвался в рубку. Внешнюю дверь заело, и ему необходима была помощь. Вместе с
ним мы помчались обратно в носовую часть и сумели зарядить установку. Глубинные
бомбы взрывались совсем рядом, заставляя всю лодку трястись. И когда мы
попытались выпустить капсулу, она не сдвинулась с места. Я схватил большой
деревянный штырь и изо всех сил надавил на рычаг пускового механизма. Наконец
ядро капсулы было выпущено, освободив массу своих пузырьков и металлической
стружки. Услышав звук сработавшего механизма, команда издала явный вздох
облегчения, достаточно уверенная, что вражеские корабли надежно сбиты с толку.
Звуки ASDICа постепенно затихали вдали.
(Вообще-то, я упомянул здесь этот эпизод вовсе не для того, чтобы показать себя
героем, спасшим положение. Каждый человек из нашей команды проделал множество
подобных дел, которые, вместе взятые, помогли нам выжить. Я рассказал об этом
только лишь по той причине что мне тогда это запомнилось).
К полуночи мы отошли на безопасное расстояние от наших охотников. Быстро
посмотрев в перископ, мы всплыли на поверхность, чтобы пополнить баллоны
воздухом и зарядить батареи. И будучи на поверхности, получили сообщение,
предписывающее Жеху и еще четырем нашим коллегам встретить лодку снабжения на
позиции Blu 2860. Штабквартира еще и не подозревала о наших изменениях в
командовании. Вскоре, однако,сигнал преносимой по воздуху радиолокационной
установки с нашей базы на острове Наксос заставил нас вновь уийти на глубину.
Всю ночь и большую часть следующего дня мы подвергались непрекращающимся атакам
бомб и глубинных зарядов, бросаемых вездесущими бомбардировщиками и их друзьями
эсминцами. Среди некоторых членов команды долго существовала привычка сохранять
этикетку номера глубинной бомбы, сброшенной на нас, но в этом случае даже самые
добросовестные коллекционеры сбились со счета, так много взрывов нам пришлось
вынести. Уверен, их было более 300.
К сожалению, непродолжительного времени нашего пребывания на поверхности было
недостаточно, чтобы полностью наполнить баллоны воздухом. И, как следствие,
через пять часов прибор индикации уровня кислорода показал, что мы вдыхаем
смесь, опасно пересыщенную углекислотой. Шумы пропеллеров, пенившихся над нами,
исключали всякую возможность подняться на поверхность. Наша лодка была
оборудована приборами восстановления кислорода, но в батареях не доставало
энергии для того, чтобы использовать их сколько-нибудь продолжительное время. И
чтобы не задохнуться, мы вынуждены были достать личные аварийные респираторы.
Затем всем, кроме дежуривших на наиболее важных постах, было приказано лечь и
не двигаться, чтобы сохранить кислород. Все мы терпеть не могли одевать эту
дрянь! Хомутик оборачивался вокруг ваших ноздрей, чтобы защитить нос, а затем
вы всасывали воздух через шланг. Они никогда не работали как положено, и через
некоторое время калийный состав внутри начинал нагреваться, как маленькая печка.
Казалось, прошла целая вечность прежде чем звуки пропеллеров отдалились от нас
настолько, чтобы мы могли всплыть. Металлический щелчок верхнего люка, когда он,
наконец, открылся, звучал для меня столь же прекрасно, как и звон
рождественских колоколов. Дизельный воздухозаборник был включен, и наши каретки
начали втягивать удивительно прохладный, укрепляющий воздух в лодку. Вы не
можете себе представить, какой великолепной иногда может казаться такая простая
вещь, как воздух человеку, которому несколько часов приходилось дышать с
помощью этих удушающих приборов.
Наконец-то мы, избавившись от сонливости, симптома отравления углекислым газом,
вновь стали собой. Мы молились, чтобы никогда больше нам не пришлось дышать
через эти респираторы. Простое воспоминание о них и по сей день приводит меня в
ужас.
Следующие несколько дней прошли без происшествий. На поверхность мы поднимались
только ночью и совсем не видели солнца. Море было спокойно, и так как шум
глубинных взрывов доносился до нас издали, мы думали, что наши шансы вернуться
в Лорьян увеличиваются. Наверное, мы себя обманывали, но все мы были молоды и
уверены в себе. На подводной лодке надо быть оптимистом, потому что пессимисты
кончают здесь так, как Жех. А кроме того, мы были полны уверенности в нашем
действующем командире, оберлейтенанте Пауле Мейере. И хотя он не кончал
командирских курсов, он, казалось, знал свое дело, а так же понимал, что мы
знаем свое. Мы так выполняли свои рутинные обязанности, что ему ни слова не
приходилось говорить. Конечно, мы докладывали ему о том, что было сделано, но
он доверял нам самим делать то, что было необходимо на наш взгляд. Наш
мрачнолиций инженер Раккун - совсем другое дело. Он, очевидно, все еще
находился в шоковом состоянии после смерти Жеха, его ангела-хранителя. И только
по прошествии времени он понял, что мы были профессиональной командой, и что
наши шансы выжить увеличились с тех пор, как Мейер принял командование. И в это
время он тоже начал обретать уверенность в нашем спасении. Прямо перед
рассветом 30-го числа, мы послали FT-сообщение 2-й подводной флотилии и
командному штабу Деница. Мы известили их о смерти Жеха и о нашем намерении
вернуться на базу. Они были очень обрадованы вестями от нас, так как наша лодка
была официально объявлена пропавшей. К несчастью, враг перехватил наше
сообщение. Вооруженные нашими секретными кодами и великолепной службой
радиосигнальной трансляции, союзники могли вычислить наше местоположение с
точностью до одной морской мили в радиусе. В результате на следующее утро мы
страдали от следующей тяжелой долбежки этими разрушителями. Концерт ударных
инструментов, который они исполняли на нашем корпусе, продолжался 8 часов. Я
лично насчитал 150 взрывов. И снова наша удачливая старушка U-505 победила
превосходство сил.
Когда мы приблизились ко входу в Бискайский залив, погода значительно
испортилась. Нашей лодке буквально приходилось пробивать себе путь сквозь
огромные разбивающиеся волны. Условия были настолько ужасны, что вахту на
мостике пришлось сократить до 30-ти минут - физического предела человеческой
выносливости в условиях такой болтанки. Гигантские волны разбивались о мостик,
заливая через люк боевой рубки больше воды, чем я когда-либо видел. Временами
боевая рубка заполнялась соленой морской водой на несколько футов. А в рубке
управления насос едва справлялся с притоком трюмной воды. Выполнение своих
обязанностей, когда лодку кидало и швыряло так жестоко, оказалось непростой
задачей. Даже тогда, когда мы фактически не были на дежурстве, мы все равно
были заняты, вычищая бинокли и смазывая противосамолетное оружие. Бедные
торпедные механики изо всех сил старались сохранить свои торпеды сухими, так
как новые программируемые модули были вполне способны взорваться от короткого
замыкания. Мы все почувствовали облегчение, когда наши батареи достаточно
зарядились для того, чтобы мы могли погрузиться.
Как раз во время одного из таких погружений я вновь попал в неприятную историю
с одним из офицеров.
В ночь 31-го октября мы шли на глубине 120-ти метров, когда корабельный Доктор
появился в рубке управления. Все остальные пытались урвать несколько минут
столь необходимого нам сна, и потому Квэк имел все возможности, чтобы позволить
себе пофантазировать, представляя себя настоящим подводником.
Он уселся в похожее на мотоциклетное кресло офицера, контролирующего глубину, и
начал раздавать приказания операторам по погружению. Лодка начала метаться то
вверх то вниз, как дельфин, в то время как Доктор забавлялся у рычагов
управления. Команда рубки обменялась взволнованными взглядами, но так как он не
подвергал лодку серьезной опасности, мы продолжали подыгрывать его
непозволительному фиглярству. Но тут, однако, он приказал мне выпустить 25
литров дифферентного балласта со сжатым воздухом. Я прекрасно знал, что
открытие клапана уменьшения давления при давлении воды свыше 130-ти атмосфер
произведет громкие жужжащие и пищащие звуки, которые будут слышны на много миль
вокруг. Через минуту раздумий я сказал ему, что я не подчинюсь его приказу. Он
во второй раз велел мне продуть балласт, и снова я отказался это сделать. Лицо
Доктора запылало гневом:
- Когда ваша вахта закончится, доложите оберлейтенанту Мейеру!
- Слушаюсь, господин главный врач!
И через два с половиной часа, по окончании вахты я явился в офицерскую
кают-компанию. Доктор был там, преподнося Мейеру свою версию происшедшего.
Когда он закончил, я взял под козырек и вошел. Мейер поднялся и жестом велел
мне следовать за ним в камбуз. Когда мы исчезли из поля зрения Доктора, Мейер
повернулся ко мне и спросил:
- Вы что, с ума сошли? Почему вы отказались выполнить приказ? Я хочу точно
знать, что произошло.
Я объяснил, что случилось и почему я сделал то, что сделал. Мейер понизил голос,
чтобы Доктор не мог нас слышать и хитрым тоном посоветовал мне в следующий раз,
в подобной ситуации, по крайней мере, притвориться, что я выполняю приказ.
- Но господин оберлейтенант, я не хотел ему врать.
- Болван! Вы что, не понимаете, что каждый день моряки попадают на гауптвахту
за невыполнение даже менее ответственных приказов. Постарайтесь в следующий раз
сказать офицеру то, что он хочет слышать, и продолжайте выполнять свои
обязанности так, как вы считаете нужным. И сейчас, ввиду сложившейся ситуации,
я вас только предупреждаю. Однако извинитесь перед Доктором, ясно?
- Так точно, господин оберлейтенант.
- Ладно, убирайся отсюда! - рассмеялся Мейер, легонько стукнув меня по затылку,
когда я повернулся, чтобы уйти. Мы обменялись конспиративными улыбками, и я
вернулся на свою койку.
Пауль Мейер, мне кажется, был именно тем человеком, который и должен был стать
командиром. Он знал свою работу, и знал, как управляться с командой. Что до
Доктора, то я уверен, что Мейер был с ним гораздо суровее, чем со мной. Одно
точно, что Квэк никогда больше не пытался играть в офицера погружения.
Первого ноября мы вошли в Проход Самоубийства Бискайского залива. Наше
продвижение к базе было чересчур медленным. Из-за воздушной активности врага
больше половины расстояния, покрываемого нами за день, мы проходили под водой.
На протяжении нашего первого военного патрулирования под водой мы проходили
менее одной десятой части пути. При нашей близости к базе медленное продвижение
вперед расстраивало нас еще больше.
А на следующее утро мы вновь подверглись атаке. Продолжалась она не долго, но
бомбы взрывались ужасающе близко к нашему корпусу. Все, что в целях
безопасности не было закреплено, швыряло по лодке, включая нас и бак для
купания между дизелями.
(Замечание. К разговору о закреплении вещей. Было огромным искусством удержать
все водонепроницаемые люки и перемычки плотно закрытыми, пока мы, во время
атаки, то ныряли, то всплывали опять. Дело в том, что когда лодка под водой,
изоляция между люком и переборкой сдавливается от перемены давления воздуха. В
результате, когда глубина увеличивается, большие болты на защелках должны быть
затянуты соответствующим образом. А при нахождении на поверхности, они должна
быть значительно ослаблены, иначе потом их будет трудно открутить. Вначале я
сам следил за тем, чтобы перемычки перископа в боевой рубке были отрегулированы
как надо. Лазить в темную, покинутую рубку во время глубинной атаки было
ужасающим занятием. Но все эти процедуры выполнялись почти инстинктивно, даже
при тяжелейших бомбардировках и плохой погоде. Это была одна из тысяч мелких
деталей, которые требовали заботы о себе на тех старых подводных лодках, и о
которых сегодняшние подводники даже и не задумываются).
На следующее утро, всплыв, мы с удивлением обнаружили, что прошлой ночью мы
спасались от атаки с более ближней дистанции, чем мы думали. Большие куски
защитного металла, постеленного вокруг рубки, были вырваны. Взрывы так де
повредили несколько деревянных планок на палубе. Увиденные собственными глазами
разрушения, которые мы потерпели, усилили наше решение действовать. После этого
мы позаботились о своей безопасности. Когда, всплыв, мы обнаружили за собой
фосфорное свечение, Мейер приказал идти под водой, и как можно медленнее. Так
было безопаснее. Люди буквально на цыпочках ходили по палубе, чтобы свести к
минимуму любой шум.
В это время моим товарищам окончательно надоело мое изучение английского языка.
Чтение вслух не одобрялось вообще: их раздражала сама возможность привлечь
внимание врага произнесением английских слов. В результате я вынужден был
упражняться в произношении молча, выговаривая слова одними губами.
Утром 7-го числа мы праздновали грустную годовщину: прошел ровно год с тех пор,
как мы впервые тонули от атак вражеского судна. И этот корабль был первым и
единственным, который нам удалось потопить под командованием Жеха. Мы молили
Бога о том, чтобы любое проклятие, нависшее над нашими головами, наконец,
завершилось, теперь, когда Жех обрел свою мечту о вечном мире.
Я никогда не был суеверен, но, проходя мимо кубрика Жеха, я покрывался
мурашками. Мы держали шторы плотно закрытыми, и никто не смел войти туда со дня
его смерти. Даже оберлейтенант Мейер чувствовал себя уютнее на своей койке
старшего офицера. Вид этих закрытых штор напоминал мне о том, как Жех прятался
в своем кубрике наедине с мучительными мыслями. Казалось, будто его призрак все
еще обитает в этой маленькой комнате. С тех пор, как у нас появился новый
капитан, я сумел несколько преодолеть эти ощущения, но память о трагедии
несчастного Жеха останется со мной до конца моих дней.
Позже этим утром мы достигли внешних подступов к порту Лорьян. Следуя указаниям
штаба второй подводной флотилии, мы приблизились к нему, идя на поверхности,
как привыкли делать только в темноте, и поэтому нам казалось странным видеть
впереди большую белую бороду пены, когда мы разрезали волны при ясном дневном
свете.
Мы приближались к входу в гавань когда, около полудня, получили FT-сообщение,
приказывающее нам вернуться в квадрат 5530, для оказания помощи лодке U-123 фон
Шортера. Тогда же мы увидели 4 огромных самолета, низко и быстро приближающихся
с запада. Через несколько мгновений вся команда была на своих местах, готовая
сражаться. Однако, несколько секунд спустя, один из них пустил опознавательный
сигнал. Это была группа немецких Ю-88, посланных на помощь U-123.Чуть позже два
наших торпедных катера промчались мимо нас на предельной скорости, увеличивая
спасательные силы.
В течение четырех часов мы тщетно искали братскую лодку, и, наконец, получили
сообщение о том, что парни из Люфтваффе обнаружили U-123 и берут контроль над
ситуацией. Завершив эту миссию, не входившую в наши планы, мы пошли назад в
Лорьян.
Когда мы вошли в порт, все лихорадочно занялись опустошением своих
полуразрушенных шкафчиков, кидая в рюкзаки свои пожитки и готовясь к походу в
казармы. Когда красный буек попал в поле нашего зрения, мы все собрались на
верхней палубе и противовоздушной платформе, дабы преклонить колена.
Прогромыхать во внутренний порт в ярком дневном свете, миную старую крепость
справа и французский крейсер "Страссбург", словно неподвижный барьер стоящий
слева, было настоящим событием.
Мы вернулись домой целые и невредимые. Все, кроме одного.
Подводник с U-505
Ганс Геблер
Геблер Ганс
Подводник с U-505
Геблер Ганс
Подводник с U-505
Перевод: Кавун Юлия ([email protected])
Feldgrau: Текст представляет собой краткий отрывок частной автобиографической
публикации Ганса Геблера "Стальные лодки, железные сердца". Ганс, который, к
несчастью скончался в 1999 г., мог рассказать поистине поразительные истории о
своей жизни подводника на лодке U-505 во время Второй Мировой войны. Этот очерк
рассказывает об атаке союзнического флота на U-505 в 1943 г. во время ее
пребывания в Атлантике, и о драматических последствиях этих событий:
единственном известном случае самоубийства командира немецкой подводной лодки.
Следующий ниже текст представляет собой краткий отрывок частной
автобиографической публикации Ганса Геблера "Стальные лодки, железные сердца".
Ганс, который, к несчастью скончался в 1999 г., мог рассказать поистине
поразительные истории о своей жизни подводника на лодке U-505 во время Второй
Мировой войны. Данный отрывок был милостиво предоставлен этому сайту Джоном
Ванза. Этот очерк рассказывает об атаке союзнического флота на U-505 в 1943 г.
во время ее пребывания в Атлантике, и о драматических последствиях этих
событий: единственном известном случае самоубийства командира немецкой
подводной лодки.
Я лежал на своей койке в предрассветный час 23 октября, когда вдруг
почувствовал, что дышу свежим воздухом. Мягкое рокотание за бортом, сменившееся
через мгновение стуком дизелей, подтвердило, что мы были на поверхности. Воздух
был прохладный и свежий, и мне страшно не хотелось покидать мою койку. Однако у
меня были обязанности, которые я должен был выполнять, и мне пришлось сделать
это. Хотя на самом деле принципиальных изменений в состояние койки это не
внесло: я знал, что кто-нибудь другой обязательно уляжется на нее еще раньше,
чем простыни успеют остыть. Через несколько минут я был уже одет и находился на
своем посту в рубке управления. Сегодня Жех выглядел еще более возбужденным,
чем всегда, карабкаясь между рубкой и мостиком как нервный кот. Однако я не
обратил на него особого внимания, т. к. мои мысли были заняты корабельным
Доктором, который, как обычно, пытался похитить мой завтрак: миску с так
называемой "Kujumble Eis". Эта смесь из крошенного льда и малинового сиропа,
пользовавшаяся особой популярностью у команды, строго ограничивалась нашим
поваром Тони. Он придерживался мнения, что Доктор был слишком толст и тем более
никогда не давал ему ничего сверх положенной порции. "Этот человек ест слишком
много! Он кладет в свой топливный бак больше, чем любые двое из нас" - любил
повторять Тони. Понятно, что это делало Доктора еще более одержимым идеей
приобретения замороженной сладости. Несколько раз в день он, бывало, просовывал
голову в рубку, дабы поглядеть, не оставил ли кто-нибудь там без присмотра
миску с вожделенным веществом. С гордостью могу сказать, что воспользоваться
моей невнимательностью ему никогда не удавалось.
День прошел на редкость спокойно, как будто мы были на курорте. Мы погрузились
сразу, как только зарядились батареи, и не всплывали уже до глубокой ночи. Тем
злополучным вечером, когда мы услышали этот слабый отдаленный грохот, я вновь
был на дежурстве. Через несколько часов громыхание стало громче и четче, и мы
поняли, что это были звуки взрывов глубинных бомб, долгие серии которых то
прекращались, сменяясь тишиной, то возникали опять. Барабанный грохот бомб,
казалось, очень взволновал Жеха.
Около полудня 24-го мы снова услышали звуки разрывающихся в отдалении бомб.
Вообще-то мы часто раньше слышали этот шум, но никогда еще это не продолжалось
так долго. Мы знали, что где-то какой-то подлодке приходится очень нелегко.
Через несколько часов шум мало-помалу стал громче, иногда затихая ненадолго, а
затем возобновляясь еще ближе, чем раньше. Не будучи склонен драматизировать,
скажу однако, что он начал звучать для меня как продолжительный барабанный бой
военной похоронной процессии, медленно приближаясь к нам ближе, чем когда-либо.
Через шесть полных часов этого отвратительного грохота Жех уединился в своем
кубрике, закрыв за собой шторы. Иногда он вызывал в к себе для доклада радиста
и акустика, но сегодня от него ни звука не было слышно. А тем временем мы
продолжали придерживаться курса, пролегающего в квдрате CF5424. После заката
разрывы стали довольно громкими. Все мы в рубке спрашивали себя какого черта
Жех нежился у себя в кубрике, когда этот жуткий грохот с каждой минутой
становился все ближе.
Ровно в 19.48 акустик ворвался к нему и доложил о шумах двигателя. И тогда,
наконец, он раздвинул шторки и вышел. Когда он проходил мимо меня, я заметил,
что его лицо было пепельно-серым. Однако вместо того, чтобы отдавать приказания,
Жех забрался по трапу в пустующую боевую рубку, после чего вся дежурная смена
переглянулась в полной растерянности, молча спрашивая друг друга, что он делает
там наверху.
Дело в том, что на немецких подводных лодках боевая рубка использовалась только
тогда, когда командир хотел посмотреть в перископ. Но мы шли на глубине ста
метров, слишком глубоко для подобного мероприятия. Две минуты спустя через люк
боевой рубки радист доложил Жеху о том, что все мы слышали собственными ушами:
мы были обнаружены вражеским ASDICом, паузы между каждым щелчком которого
становились все короче. Очевидно, они засекли нас и направлялись прямо к нам.
Вскоре вражеские корабли были почти прямо над нами. И все еще никаких приказов,
никаких действий со стороны командира. Где, черт возьми, был Жех? И прежде чем
мы успели спросить об этом, раздался взрыв. Мы были сбиты с ног мощнейшим
ударом. Вся лодка бешено тряслась, как и воздух в рубке, наполненный осколками
стекла и хаотично летающими предметами. Я судорожно за что-то схватился. Свет
потух, и сдавленный корпус зазвенел как церковный колокол при следующем
сотрясении от второго взрыва. И тут, наконец, Жех спустился из боевой рубки.
Его ничего не выражающее лицо с вздувшимися венами было мертвенно бледным. Мы
уставились на него, ожидая приказов к маневрам, но он по-прежнему ничего не
говорил. Напротив, он как зомби прошел через передний люк в радиорубку. Когда
он проходил мимо меня, я мог видеть его широко открытые, немигающие глаза,
сияющие в полутьме.
Одна за другой взорвались еще две бомбы, правда, немного дальше, чем предыдущие,
и мы посмели надеяться, что самое худшее уже позади. Но затем прогремел еще
более сильный взрыв, который чуть было не перевернул лодку. Люди, валясь друг
на дружку, растянулись на палубе. Посреди всего этого гвалта и криков, мне
показалось, что я услышал какой-то шум внутри самой лодки, но не обратил на
него особого внимания и ни о чем дурном не подумал. Оглядевшись, я заметил
медленно наклонявшегося Жеха, понял, что он ударил голову о переборку и перевел
внимание на рычаги управления. Удар! Взрыв, еще более близкий, чем все до него,
оглушил нас, превратив окружающий нас мир в трясущееся, кошмарное, неясное
пятно из падающих людей и осколков. Растянувшись на палубе, я, сквозь звон в
ушах, с ужасом вслушивался в звуки устройства, регистрирующего втекающую внутрь
воду, которые означали бы смертный приговор всем нам. Однако последовали минуты
полной тишины. Наши преследователи, очевидно, ушли на второй круг, перезаряжая
свой механизм постановки бомб.
Во время этой короткой паузы включилась система аварийного освещения, и мы
увидели, что наша рубка выглядела так, словно по ней пронесся ураган, но мы
были еще живы. Из открытого переднего люка я услышал какой-то шум. С моего
места я мог видеть недвижно лежащего на палубе, вниз лицом, человека. Блестящая
лужица темной крови быстро распространялась у его ног. Мгновение спустя я
увидел старшину радистов, вставшего на колени рядом с ним, и проверявшего, жив
ли он. С некоторым усилием старшина перевернул несчастного на спину, и через
минуту безжизненные ноги истекающего кровью человека кто-то потянул наверх, к
Олимпу, как называли мы площадку, возле кубрика командира. И только тогда мы
поняли, что что-то здесь не так. Несколько человек тихо прокрались туда -
посмотреть, что происходит. Мы увидели лежащего на койке Жеха. Во время атаки
из своего пистолета он выстрелил себе в голову.
Кажется, прошел миллион лет с тех пор, как Петер Жех впервые занял командирский
кубрик. И вот теперь он лежал на своей кровати, и кровь маленькими фонтанчиками
брызгала из небольшого отверстия сбоку его головы. Но даже и это, последнее
свое дело, Жех не сумел довести до конца. Он был еще жив, хотя и издавал
громкие, не позволяющие нам ошибиться, звуки умирающего человека. В кубрик
вбежал Доктор.
- Что нам делать? - в панике спросил он, - что делать?
- Заткнись,- кто-то шепотом огрызнулся на него, - наши враги слушают каждый
звук.
Несколько минут Жех находился в этом пассивном состоянии, издавая громкие стоны
умирающего. Наконец, один из присутствующих положил подушку ему на лицо, чтобы
приглушить их и немилосердно ускорить неизбежное. Доктор в отчаянии попытался
было убрать подушку, но четыре сильных руки не дали ему это сделать. Мы все
знали, что несчастному Жеху, да и нам тоже, будет гораздо лучше, если он умрет
как можно скорее. Доктор снова истерично закричал, чтобы подушку убрали. Пауль
Мейер, наш старший офицер, спокойно, но строго приказал ему замолчать.
- Ты ничего уже не сможешь для него сделать, - объяснил он, - эти корабли
наверху все еще пытаются отправить нас в ад. Звук хорошо распространяется в
воде, и любой шум, производимый нами здесь, отлично слышен там. Поэтому,
пожалуйста, Доктор, тише.
Мейер, теперь полностью взявший контроль над ситуацией, приказал выпустить 2
капсулы-муляжа, чтобы запутать ASDIC. И когда позади нас образовалось облачко
пузырьков и металлической стружки, мы тихо ушли, на предельной, не производящей
шума, скорости. И следующий взрыв попал прямо в это облачко, достаточно близко,
чтобы тряхнуть нас как следует, но не настолько, чтобы стать причиной
какой-либо поломки. Однако несколько минут спустя, следующий взрыв чуть было не
стер нас с лица земли. Лодка была существенно повреждена, но удача все же была
с нами, и это было последней серьезной игрой, которую мы могли тогда проиграть.
Через час мы были в безопасности, выйдя из зоны действия вражеских кораблей. Мы
тут же занялись ремонтом сломанного оборудования и наиболее серьезных пробоин,
пока враг накрывал наше прежнее местоположение.
Ровно в 21.29 в бортовом журнале была сделана предельно краткая запись:
"командир мертв". Никаких объяснений дано не было. Поэтому большая часть
команды вообще не знала о том, что Жех умер, и уж тем более не знала, как. На
объяснения нам хватит времени после. А пока те из нас, кто знал, чувствовали,
что нам будет лучше с нашим новым командиром. Но прежде чем мы успели осознать
это, вновь послышался звук ASDICа. Вскоре мы были со всех сторон окружены
звуком пропеллеров. А через мгновение вновь услышали ясно различимый барабанный
гром рвавшейся в море над нашими головами взрывчатки. Снова начался этот
дьявольский грохот и оглушающий шум, резкие ударные волны все ближе и ближе
подступали к нам. Я пылко молил небеса о чуде: чтобы хоть один из этих снарядов
взорвался слишком рано и разнес в щепки подонков, старающихся убить нас. Я
надеюсь, Бог простит мое святотатство, но я действительно просил именно об этом.
Прежде, чем мы сумели стряхнуть с хвоста наших преследователей, мы выдержали
еще несколько подобных атак. И только два с половиной часа спустя Мейер наконец
решил, что мы были в достаточной безопасности, чтобы всплыть на поверхность. По
внутренней связи он сделал команде краткое сообщение, объясняя, что Жех умер, и
что он, старший офицер, принял командование лодкой. Также он объявил, что мы
возвращаемся на базу. Любопытствующие головы просовывались в люки кормовой
рубки, наперебой спрашивая, что случилось.
- На объяснения времени нет, - отрезал Мейер.
К счастью, когда мы всплыли, вражеских кораблей поблизости не было. Яркий
светящийся след тянулся за нами в кильватере, когда мы готовились к похоронам в
море. Мы, вместе с несколькими моими товарищами перетащили тело Жеха обратно в
рубку управления. Повернувшись, мы заметили, что желтый хлопковый тампон,
которым мы закрыли отверстие в его голове, выскочил, оставляя длинный кровавый
след позади. Видеть частички его мозгов, прилипшие к тампону, было слишком
тяжело для многих из нас. И только двое смогли это вынести. Они положили тело
Жеха в гамак, который зашили сверху донизу, положив груз между ног покойного. Я
только стоял и в ужасе, как зачарованный, смотрел на то, как тело нашего
командира запаковывают в парусиновый гроб. Прямо перед рассветом оно было
готово к поднятию в боевую рубку для церемонии прощания. Мейер скомандовал
"смирно", но никто не двинулся. Возможно, если бы он не был запечатан в гамаке,
мы могли бы отдать честь форме. Но никто из нас не мог заставить себя сейчас
стоять смирно. Мейер понял и не стал требовать выполнения. Тело Жеха было
поднято на мостик и сброшено за борт без всяких церемоний.
Мы продолжали двигаться на высокой скорости на поверхности, чтобы покрыть
возможно большее расстояние между нами и нашими противниками. А тем временем
история о том, как Жех нашел свой конец, путешествовала по всей лодке.
Сегодня, конечно, я очень жалею о Петере Жехе. Но он, насколько мне известно,
единственный командир немецкой подводной лодки, совершивший самоубийство во
время боя. И в то время мы не испытывали к нему ни малейшей симпатии. Смесь
злости и ощущения предательства по отношению к нам - лучшее описание того, что
мы чувствовали в то время. С нашей точки зрения, совершив самоубийство тогда,
когда это сделал Жех, он показал себя трусливым эгоистом. Если уж он так хотел
покончить с собой, спрашивали мы друг друга, то почему бы не сделать это в
Лорьяне, вместо того, чтобы покинуть нас в тот самый момент, когда мы более
всего нуждались в командире?
Он никогда не приносил лодке обещанного им успеха, равно как и никогда не
обращался с нами с тем уважением, которого мы, старая команда, нам казалось,
заслуживали. Несомненно, Жех был очень ярким человеком и мог бы великолепно
проявить себя на должности штабного офицера, но ему недоставало той внутренней
силы, которая так необходима командиру. Неудобно вспоминать об этом сейчас, но
в то время мы не были особенно огорчены его утратой.
Похороны Жеха не завершили наших несчастий. Сразу после заката 25-го числа мы
снова были атакованы врагом. Огромные бочки тринитротолуола дождем сыпались на
нас. Как будто сама смерть стучалась в наш сдавленный корпус, прося разрешения
войти. После часа долбежки, нам все же удалось уйти.
Около 20.00 после наступления темноты, Мейер решил предпринять рискованный
скоростной переход по поверхности, чтобы выйти из опасной зоны. Через две
минуты мы поднялись, но орлиные глаза вахтенных разглядели впереди по правому
борту темные силуэты наших мучителей. Мейер решил сыграть с ними в рискованную
игру: надеясь, что нас не заметят, попытаться улизнуть от них. Мы заскользили
между волнами на полной скорости, и в течение примерно десяти минут нам
казалось, маневр удастся. Однако, вероятно, вражеский радар обнаружил нас,
потому что неожиданно один из этих дьяволов повернулся и на предельной скорости
направился прямо на нас. Перед погружением у нас было лишь несколько секунд,
чтобы снять вниз вахтенных с мостика.
- На глубину, скорее! - закричал Мейер, и мы погрузились в волны в тот самый
момент, когда тот огромный корабль атаковал нас. Камнем упав на глубину 150-ти
метров, мы, маневрируя, пытались уклониться от разрывов. Второй вахтенный
офицер перенес капсулу из кормового торпедного отсека на нос, где находилась
небольшая пусковая торпедная установка No7. Через минуту он, возбужденный,
ворвался в рубку. Внешнюю дверь заело, и ему необходима была помощь. Вместе с
ним мы помчались обратно в носовую часть и сумели зарядить установку. Глубинные
бомбы взрывались совсем рядом, заставляя всю лодку трястись. И когда мы
попытались выпустить капсулу, она не сдвинулась с места. Я схватил большой
деревянный штырь и изо всех сил надавил на рычаг пускового механизма. Наконец
ядро капсулы было выпущено, освободив массу своих пузырьков и металлической
стружки. Услышав звук сработавшего механизма, команда издала явный вздох
облегчения, достаточно уверенная, что вражеские корабли надежно сбиты с толку.
Звуки ASDICа постепенно затихали вдали.
(Вообще-то, я упомянул здесь этот эпизод вовсе не для того, чтобы показать себя
героем, спасшим положение. Каждый человек из нашей команды проделал множество
подобных дел, которые, вместе взятые, помогли нам выжить. Я рассказал об этом
только лишь по той причине что мне тогда это запомнилось).
К полуночи мы отошли на безопасное расстояние от наших охотников. Быстро
посмотрев в перископ, мы всплыли на поверхность, чтобы пополнить баллоны
воздухом и зарядить батареи. И будучи на поверхности, получили сообщение,
предписывающее Жеху и еще четырем нашим коллегам встретить лодку снабжения на
позиции Blu 2860. Штабквартира еще и не подозревала о наших изменениях в
командовании. Вскоре, однако,сигнал преносимой по воздуху радиолокационной
установки с нашей базы на острове Наксос заставил нас вновь уийти на глубину.
Всю ночь и большую часть следующего дня мы подвергались непрекращающимся атакам
бомб и глубинных зарядов, бросаемых вездесущими бомбардировщиками и их друзьями
эсминцами. Среди некоторых членов команды долго существовала привычка сохранять
этикетку номера глубинной бомбы, сброшенной на нас, но в этом случае даже самые
добросовестные коллекционеры сбились со счета, так много взрывов нам пришлось
вынести. Уверен, их было более 300.
К сожалению, непродолжительного времени нашего пребывания на поверхности было
недостаточно, чтобы полностью наполнить баллоны воздухом. И, как следствие,
через пять часов прибор индикации уровня кислорода показал, что мы вдыхаем
смесь, опасно пересыщенную углекислотой. Шумы пропеллеров, пенившихся над нами,
исключали всякую возможность подняться на поверхность. Наша лодка была
оборудована приборами восстановления кислорода, но в батареях не доставало
энергии для того, чтобы использовать их сколько-нибудь продолжительное время. И
чтобы не задохнуться, мы вынуждены были достать личные аварийные респираторы.
Затем всем, кроме дежуривших на наиболее важных постах, было приказано лечь и
не двигаться, чтобы сохранить кислород. Все мы терпеть не могли одевать эту
дрянь! Хомутик оборачивался вокруг ваших ноздрей, чтобы защитить нос, а затем
вы всасывали воздух через шланг. Они никогда не работали как положено, и через
некоторое время калийный состав внутри начинал нагреваться, как маленькая печка.
Казалось, прошла целая вечность прежде чем звуки пропеллеров отдалились от нас
настолько, чтобы мы могли всплыть. Металлический щелчок верхнего люка, когда он,
наконец, открылся, звучал для меня столь же прекрасно, как и звон
рождественских колоколов. Дизельный воздухозаборник был включен, и наши каретки
начали втягивать удивительно прохладный, укрепляющий воздух в лодку. Вы не
можете себе представить, какой великолепной иногда может казаться такая простая
вещь, как воздух человеку, которому несколько часов приходилось дышать с
помощью этих удушающих приборов.
Наконец-то мы, избавившись от сонливости, симптома отравления углекислым газом,
вновь стали собой. Мы молились, чтобы никогда больше нам не пришлось дышать
через эти респираторы. Простое воспоминание о них и по сей день приводит меня в
ужас.
Следующие несколько дней прошли без происшествий. На поверхность мы поднимались
только ночью и совсем не видели солнца. Море было спокойно, и так как шум
глубинных взрывов доносился до нас издали, мы думали, что наши шансы вернуться
в Лорьян увеличиваются. Наверное, мы себя обманывали, но все мы были молоды и
уверены в себе. На подводной лодке надо быть оптимистом, потому что пессимисты
кончают здесь так, как Жех. А кроме того, мы были полны уверенности в нашем
действующем командире, оберлейтенанте Пауле Мейере. И хотя он не кончал
командирских курсов, он, казалось, знал свое дело, а так же понимал, что мы
знаем свое. Мы так выполняли свои рутинные обязанности, что ему ни слова не
приходилось говорить. Конечно, мы докладывали ему о том, что было сделано, но
он доверял нам самим делать то, что было необходимо на наш взгляд. Наш
мрачнолиций инженер Раккун - совсем другое дело. Он, очевидно, все еще
находился в шоковом состоянии после смерти Жеха, его ангела-хранителя. И только
по прошествии времени он понял, что мы были профессиональной командой, и что
наши шансы выжить увеличились с тех пор, как Мейер принял командование. И в это
время он тоже начал обретать уверенность в нашем спасении. Прямо перед
рассветом 30-го числа, мы послали FT-сообщение 2-й подводной флотилии и
командному штабу Деница. Мы известили их о смерти Жеха и о нашем намерении
вернуться на базу. Они были очень обрадованы вестями от нас, так как наша лодка
была официально объявлена пропавшей. К несчастью, враг перехватил наше
сообщение. Вооруженные нашими секретными кодами и великолепной службой
радиосигнальной трансляции, союзники могли вычислить наше местоположение с
точностью до одной морской мили в радиусе. В результате на следующее утро мы
страдали от следующей тяжелой долбежки этими разрушителями. Концерт ударных
инструментов, который они исполняли на нашем корпусе, продолжался 8 часов. Я
лично насчитал 150 взрывов. И снова наша удачливая старушка U-505 победила
превосходство сил.
Когда мы приблизились ко входу в Бискайский залив, погода значительно
испортилась. Нашей лодке буквально приходилось пробивать себе путь сквозь
огромные разбивающиеся волны. Условия были настолько ужасны, что вахту на
мостике пришлось сократить до 30-ти минут - физического предела человеческой
выносливости в условиях такой болтанки. Гигантские волны разбивались о мостик,
заливая через люк боевой рубки больше воды, чем я когда-либо видел. Временами
боевая рубка заполнялась соленой морской водой на несколько футов. А в рубке
управления насос едва справлялся с притоком трюмной воды. Выполнение своих
обязанностей, когда лодку кидало и швыряло так жестоко, оказалось непростой
задачей. Даже тогда, когда мы фактически не были на дежурстве, мы все равно
были заняты, вычищая бинокли и смазывая противосамолетное оружие. Бедные
торпедные механики изо всех сил старались сохранить свои торпеды сухими, так
как новые программируемые модули были вполне способны взорваться от короткого
замыкания. Мы все почувствовали облегчение, когда наши батареи достаточно
зарядились для того, чтобы мы могли погрузиться.
Как раз во время одного из таких погружений я вновь попал в неприятную историю
с одним из офицеров.
В ночь 31-го октября мы шли на глубине 120-ти метров, когда корабельный Доктор
появился в рубке управления. Все остальные пытались урвать несколько минут
столь необходимого нам сна, и потому Квэк имел все возможности, чтобы позволить
себе пофантазировать, представляя себя настоящим подводником.
Он уселся в похожее на мотоциклетное кресло офицера, контролирующего глубину, и
начал раздавать приказания операторам по погружению. Лодка начала метаться то
вверх то вниз, как дельфин, в то время как Доктор забавлялся у рычагов
управления. Команда рубки обменялась взволнованными взглядами, но так как он не
подвергал лодку серьезной опасности, мы продолжали подыгрывать его
непозволительному фиглярству. Но тут, однако, он приказал мне выпустить 25
литров дифферентного балласта со сжатым воздухом. Я прекрасно знал, что
открытие клапана уменьшения давления при давлении воды свыше 130-ти атмосфер
произведет громкие жужжащие и пищащие звуки, которые будут слышны на много миль
вокруг. Через минуту раздумий я сказал ему, что я не подчинюсь его приказу. Он
во второй раз велел мне продуть балласт, и снова я отказался это сделать. Лицо
Доктора запылало гневом:
- Когда ваша вахта закончится, доложите оберлейтенанту Мейеру!
- Слушаюсь, господин главный врач!
И через два с половиной часа, по окончании вахты я явился в офицерскую
кают-компанию. Доктор был там, преподнося Мейеру свою версию происшедшего.
Когда он закончил, я взял под козырек и вошел. Мейер поднялся и жестом велел
мне следовать за ним в камбуз. Когда мы исчезли из поля зрения Доктора, Мейер
повернулся ко мне и спросил:
- Вы что, с ума сошли? Почему вы отказались выполнить приказ? Я хочу точно
знать, что произошло.
Я объяснил, что случилось и почему я сделал то, что сделал. Мейер понизил голос,
чтобы Доктор не мог нас слышать и хитрым тоном посоветовал мне в следующий раз,
в подобной ситуации, по крайней мере, притвориться, что я выполняю приказ.
- Но господин оберлейтенант, я не хотел ему врать.
- Болван! Вы что, не понимаете, что каждый день моряки попадают на гауптвахту
за невыполнение даже менее ответственных приказов. Постарайтесь в следующий раз
сказать офицеру то, что он хочет слышать, и продолжайте выполнять свои
обязанности так, как вы считаете нужным. И сейчас, ввиду сложившейся ситуации,
я вас только предупреждаю. Однако извинитесь перед Доктором, ясно?
- Так точно, господин оберлейтенант.
- Ладно, убирайся отсюда! - рассмеялся Мейер, легонько стукнув меня по затылку,
когда я повернулся, чтобы уйти. Мы обменялись конспиративными улыбками, и я
вернулся на свою койку.
Пауль Мейер, мне кажется, был именно тем человеком, который и должен был стать
командиром. Он знал свою работу, и знал, как управляться с командой. Что до
Доктора, то я уверен, что Мейер был с ним гораздо суровее, чем со мной. Одно
точно, что Квэк никогда больше не пытался играть в офицера погружения.
Первого ноября мы вошли в Проход Самоубийства Бискайского залива. Наше
продвижение к базе было чересчур медленным. Из-за воздушной активности врага
больше половины расстояния, покрываемого нами за день, мы проходили под водой.
На протяжении нашего первого военного патрулирования под водой мы проходили
менее одной десятой части пути. При нашей близости к базе медленное продвижение
вперед расстраивало нас еще больше.
А на следующее утро мы вновь подверглись атаке. Продолжалась она не долго, но
бомбы взрывались ужасающе близко к нашему корпусу. Все, что в целях
безопасности не было закреплено, швыряло по лодке, включая нас и бак для
купания между дизелями.
(Замечание. К разговору о закреплении вещей. Было огромным искусством удержать
все водонепроницаемые люки и перемычки плотно закрытыми, пока мы, во время
атаки, то ныряли, то всплывали опять. Дело в том, что когда лодка под водой,
изоляция между люком и переборкой сдавливается от перемены давления воздуха. В
результате, когда глубина увеличивается, большие болты на защелках должны быть
затянуты соответствующим образом. А при нахождении на поверхности, они должна
быть значительно ослаблены, иначе потом их будет трудно открутить. Вначале я
сам следил за тем, чтобы перемычки перископа в боевой рубке были отрегулированы
как надо. Лазить в темную, покинутую рубку во время глубинной атаки было
ужасающим занятием. Но все эти процедуры выполнялись почти инстинктивно, даже
при тяжелейших бомбардировках и плохой погоде. Это была одна из тысяч мелких
деталей, которые требовали заботы о себе на тех старых подводных лодках, и о
которых сегодняшние подводники даже и не задумываются).
На следующее утро, всплыв, мы с удивлением обнаружили, что прошлой ночью мы
спасались от атаки с более ближней дистанции, чем мы думали. Большие куски
защитного металла, постеленного вокруг рубки, были вырваны. Взрывы так де
повредили несколько деревянных планок на палубе. Увиденные собственными глазами
разрушения, которые мы потерпели, усилили наше решение действовать. После этого
мы позаботились о своей безопасности. Когда, всплыв, мы обнаружили за собой
фосфорное свечение, Мейер приказал идти под водой, и как можно медленнее. Так
было безопаснее. Люди буквально на цыпочках ходили по палубе, чтобы свести к
минимуму любой шум.
В это время моим товарищам окончательно надоело мое изучение английского языка.
Чтение вслух не одобрялось вообще: их раздражала сама возможность привлечь
внимание врага произнесением английских слов. В результате я вынужден был
упражняться в произношении молча, выговаривая слова одними губами.
Утром 7-го числа мы праздновали грустную годовщину: прошел ровно год с тех пор,
как мы впервые тонули от атак вражеского судна. И этот корабль был первым и
единственным, который нам удалось потопить под командованием Жеха. Мы молили
Бога о том, чтобы любое проклятие, нависшее над нашими головами, наконец,
завершилось, теперь, когда Жех обрел свою мечту о вечном мире.
Я никогда не был суеверен, но, проходя мимо кубрика Жеха, я покрывался
мурашками. Мы держали шторы плотно закрытыми, и никто не смел войти туда со дня
его смерти. Даже оберлейтенант Мейер чувствовал себя уютнее на своей койке
старшего офицера. Вид этих закрытых штор напоминал мне о том, как Жех прятался
в своем кубрике наедине с мучительными мыслями. Казалось, будто его призрак все
еще обитает в этой маленькой комнате. С тех пор, как у нас появился новый
капитан, я сумел несколько преодолеть эти ощущения, но память о трагедии
несчастного Жеха останется со мной до конца моих дней.
Позже этим утром мы достигли внешних подступов к порту Лорьян. Следуя указаниям
штаба второй подводной флотилии, мы приблизились к нему, идя на поверхности,
как привыкли делать только в темноте, и поэтому нам казалось странным видеть
впереди большую белую бороду пены, когда мы разрезали волны при ясном дневном
свете.
Мы приближались к входу в гавань когда, около полудня, получили FT-сообщение,
приказывающее нам вернуться в квадрат 5530, для оказания помощи лодке U-123 фон
Шортера. Тогда же мы увидели 4 огромных самолета, низко и быстро приближающихся
с запада. Через несколько мгновений вся команда была на своих местах, готовая
сражаться. Однако, несколько секунд спустя, один из них пустил опознавательный
сигнал. Это была группа немецких Ю-88, посланных на помощь U-123.Чуть позже два
наших торпедных катера промчались мимо нас на предельной скорости, увеличивая
спасательные силы.
В течение четырех часов мы тщетно искали братскую лодку, и, наконец, получили
сообщение о том, что парни из Люфтваффе обнаружили U-123 и берут контроль над
ситуацией. Завершив эту миссию, не входившую в наши планы, мы пошли назад в
Лорьян.
Когда мы вошли в порт, все лихорадочно занялись опустошением своих
полуразрушенных шкафчиков, кидая в рюкзаки свои пожитки и готовясь к походу в
казармы. Когда красный буек попал в поле нашего зрения, мы все собрались на
верхней палубе и противовоздушной платформе, дабы преклонить колена.
Прогромыхать во внутренний порт в ярком дневном свете, миную старую крепость
справа и французский крейсер "Страссбург", словно неподвижный барьер стоящий
слева, было настоящим событием.
Мы вернулись домой целые и невредимые. Все, кроме одного.
|
|
