шансы сто к одному, что меня обнаружат и схватят меньше чем через минуту. Но 
разве это причина, чтобы сдаваться в почти безнадежной ситуации, когда может 
помочь только вера в то, что почти невозможное может стать возможным?
   Русские теперь идут в моем направлении, сокращая расстояние между нами, 
каждый из них обыскивает свой участок поля, но не методично. Некоторые из них 
смотрят совершенно не в том направлении, они не беспокоят меня. Но вот один 
идет прямо ко мне. Ужасное напряжение. Не дойдя до меня двадцать шагов он 
останавливается. Он смотрит на меня? Да или нет? Без сомнения, он смотрит в мою 
сторону. Подходит ближе? Чего он ждет? Несколько минут он пребывает в 
нерешительности, мне кажется это вечностью. Время от времени он поворачивает 
голову то вправо, то влево, на самом деле он смотрит куда-то далеко в поле. Я 
моментально обретаю уверенность, но затем я вновь вижу как опасность зреет 
прямо передо мной и мои надежды рушатся. Тем временем силуэты моих первых 
преследователей появляются на хребте, и сейчас, когда столько гончих идут по 
следу, они уже не принимают свою задачу всерьез.
   Неожиданно, за моей спиной и немного сбоку я слышу гул самолетов и 
оглядываюсь через плечо. «Штуки» из моей эскадрильи вместе с сильным 
истребительным эскортом и двумя «Шторхами» летят над Днестром. Это означает, 
что лейтенант Фишер уже объявил тревогу и они ищут меня, чтобы вытащить из этой 
неразберихи. Там, наверху, они даже не подозревают, что ищут совершенно в 
неверном направлении, и после посадки я уже прошел десяток километров и 
оказался на этой стороне реки. На таком расстоянии я никак не могу привлечь их 
внимание, я не осмеливаюсь даже поднять вверх мизинец. Они делают один круг за 
другим на разной высоте. Затем они удаляются на восток и исчезают, и многие из 
них будут думать: «На этот раз даже он не смог выкарабкаться». Они летят домой. 
Я жадно провожаю их взглядом. Вы, по крайней мере знаете, что сегодня будете 
спать в укрытии и останетесь в живых, а я даже не знаю. Сколько минут жизни мне 
еще даровано? Медленно садиться солнце. Почему меня все еще не обнаружили?
   По склону холма движется колонна иванов, в походном индейском строю, как 
индейцы, с лошадьми и собаками. Вновь я сомневаюсь в Божьей справедливости, 
поскольку пройдет совсем немного времени и меня защитит темнота. Я чувствую, 
как земля дрожит от их шагов. Мои нервы напряжены до предела. Я украдкой смотрю 
назад. Люди и животные проходят на расстоянии ста метров от меня. Почему собаки 
меня не почуяли? Почему никто не может меня обнаружить? Пройдя мимо меня они 
рассыпаются в цепь с интервалами в два метра. Если бы они сделали это на 
пятьдесят метров раньше, они прошли бы прямо по моей спине. Они исчезают в 
медленно сгущающихся сумерках.
   Вечернее небо становится темно-синим, на нем появляются слабо мерцающие 
звезды. Мой компас не светится в темноте, но все еще достаточно света, чтобы я 
мог различить его показания. Я должен продолжать двигаться на юг. В этой 
стороне небосвода я вижу заметную и легко различимую звезду и рядом другую, 
поменьше. Я решаю сделать их моим ориентиром. Интересно, какое это созвездие? 
Совсем темнеет и больше никого не вижу. Я встаю, одеревенелый, голодный, все 
тело ноет, меня мучает жажда. Я вспоминаю о моем шоколаде, – но я оставил его в 
моей меховой куртке на берегу Днестра. Избегая дорог, тропинок и деревень, 
потому что иван наверняка расставил повсюду часовых, я иду напрямик, 
ориентируясь по звездам, вверх по холму и вниз в долину, перехожу вброд ручьи, 
пересекаю заболоченные низины и поля, с которых осенью убрали кукурузу. Мои 
босые ноги порезаны в клочья. Вновь и вновь я ушибаюсь о большие камни. 
Постепенно мои ноги перестают что-либо чувствовать. Воля к жизни и свободе 
заставляет меня держаться, они неразделимы, жизнь без свободы – только скорлупа.
 Как далеко иван проник в наши позиции? Сколько мне еще путешествовать? Если я 
слышу лай собаки, то обхожу это место стороной, поскольку окрестные хутора 
скорее всего заняты врагами. На горизонте я часто вижу вспышки орудий и глухой 
грохот, по всей видимости наши начали артобстрел. Но это означает, что русский 
прорыв закончился. На дне оврагов, которые то здесь то там прорезают холмы я 
часто оступаюсь в темноте и проваливаюсь в канавы, где стоит по колено липкая 
грязь. Она засасывает, а у меня больше нет сил высвободиться. Я хватаюсь руками 
за край канавы и вытаскивая туловище из воды, но ноги еще остаются в этой жиже. 
И так я лежу, истощенный, чувствуя себя так, как будто мои «батарейки» 
кончились. Полежав так пять минут я постепенно «подзаряжаюсь» и накапливаю 
достаточно сил, чтобы вскарабкаться на крутые стенки канавы. Но подобная 
неприятность повторяется без всякой жалости снова и снова, по крайней мере, там,
 где земля неровная. Так это продолжается до 9 вечера. Ну, все, с меня 
достаточно. Даже после долгого отдыха я не могу восстановить силы. Без воды, 
пищи и сна я не могу продолжать. Я решаю поискать какой-нибудь отдельно стоящий 
дом.
   Я слышу, как вдалеке лает собака и иду на звук. Вероятно, я совсем близко к 
деревне. Немного погодя я натыкаюсь на одинокую ферму и с трудом успокаиваю 
лающего пса. Мне совсем не нравится этот лай, я боюсь, что он привлечет 
внимание какого-нибудь пикета в соседней деревне. Я стучу в дверь, но никто не 
открывает, скорее всего, там никого нет. То же самое повторилось и на второй 
ферме. Я иду к третьей. Когда и на этот раз никто не отвечает, я теряю терпение 
и открываю окно, чтобы залезть внутрь. В этот момент дверь открывает страху с 
дымящей масляной лампой. Я уже наполовину влез в окно, но сейчас я вылезаю 
вновь и ставлю ногу в дверь. Старуха пытается отпихнуть меня. Я решительно 
прохожу мимо нее. Повернувшись кругом, я указываю в направлении деревни и 
спрашиваю? "Большевисти? " Она кивает утвердительно. Из этого, я делаю вывод, 
что иван занял деревню. Тусклый свет лампы слабо освещает комнату: стол, 
скамейку, древний буфет. В углу на довольно кривоногой кровати храпит