небольшую долину окруженную холмами. Мы окоченели от холода, капрал все еще 
бредит. Я прибегаю к благоразумию. Мы должны попытаться избежать любых 
населенных мест. Каждый из нас получает определенный сектор для наблюдения.
   Я умираю от голода. До меня внезапно доходит, что целый день я ничего не ел. 
Мы делали наш восьмой вылет и не было времени перекусить между заданиями. После 
возвращения из каждой миссии должен быть написан отчет и направлен в группу, а 
по телефону уже поступают инструкции о проведении следующей операции. Тем 
временем наши самолеты заправляются, оружейники загружают боеприпасы, 
подвешивают бомбы, и мы взлетаем снова. Экипажи могут немного отдохнуть и даже 
что-то проглотить, но мне не приходится на это рассчитывать.
   Я предполагаю, что мы идем уже больше часа, солнце начинает садиться и наша 
одежда начинает постепенно замерзать. Вот что-то показалось впереди, или я 
ошибаюсь? Нет, там и впрямь что-то виднеется. В нашем направлении прямо на фоне 
солнечного сияния, – из-за этого трудно рассмотреть детали, – движутся три 
фигуры. Они уже в 300 метрах от нас. Эти люди, конечно же, нас уже заметили. 
Возможно они занимали позицию на вершине одного из холмов. Рослые парни, без 
сомнения – румыны. Сейчас я могу рассмотреть их получше. Те, кто идут справа и 
слева несут за плечами винтовки, тот, кто в середине, вооружен автоматом с 
круглым диском. Это молодой парень, двое других сорокалетнего возраста, должно 
быть, резервисты. Они одеты в коричнево-зеленую форму. Не делая никаких 
враждебных жестов они подходят к нам ближе. Я внезапно соображаю, что на нас 
теперь нет никакой формы и поэтому они не могут разобрать, кто мы такие. Я 
спешно советую капралу убрать револьвер и сам прячу свой, на тот случай, если 
румыны занервничают и начнут стрелять. Трио останавливается в метре перед нами 
и разглядывает нас с любопытством. Я начинаю объяснять нашим союзникам, что мы 
– немцы, сделали вынужденную посадку и прошу их помочь нам с одеждой и едой, 
добавляя, что мы хотели бы вернуться в свою часть как можно скорее.
   Я повторяю: «Мы немецкие летчики, сделали вынужденную посадку», но их лица 
мрачнеют и в тот же самый момент я вижу три дула, направленных мне в грудь. 
Молодой парень мгновенно хватается за мою кобуру и вытаскивает оттуда револьвер.
 Они стояли спинами к солнцу. Сейчас я могу рассмотреть их получше. Серп и 
молот – значит, русские. Я ни на секунду не собираюсь сдаваться в плен, я думаю 
только о побеге. У меня один шанс из ста. За мою голову в России, должно быть, 
назначено хорошее вознаграждение, а если меня захватят живым, то награда, 
наверное, будет еще больше. Вышибить мне мозги было бы для них не совсем 
практично. Я разоружен. Я медленно поворачиваю голову, чтобы увидеть, в какой 
стороне берег. Они догадываются о моем намерении и один из них кричит: «Стой»! 
Я разворачиваюсь, пригибаюсь пониже и бегу сломя голову, кидаясь из стороны в 
сторону. Раздаются три выстрела, за ними следует длинная очередь из автомата. 
Жгучая боль в плече. Тот молодой парень попал мне в плечо из автомата, двое 
других промахнулись.
   Я бегу как заяц, поднимаюсь зигзагом на холм, вокруг свистят пули. Иваны 
бегут за мной, остановка, огонь, бег, огонь, бег, огонь, бег. Только минуту 
назад я думал, что могу только волочить ноги, так они окоченели от холода, но 
сейчас я бегу так, как никогда не бегал в своей жизни. Кровь струится по плечу 
и я делаю над собой усилие, чтобы рассеять темноту перед глазами. Я выиграл уже 
50 метров у моих преследователей, пули свистят беспрестанно. Моя единственная 
мысль: «Погибает только тот, кто смирился с поражением». Холм кажется 
бесконечным. Я бегу в сторону солнца чтобы затруднить иванам прицел. Моя фигура 
почти растворяется в солнечном сиянии и им труднее в меня попасть. Я сам только 
что получил этот урок. Вот я достигаю гребня, но мои силы кончаются и в надежде 
растянуть их еще немного я решаю держаться вершины хребта, я не смогу больше 
выдержать новый спуск и подъем. Поэтому я бегу в сторону вдоль хребта.
   Я не могу поверить моим глазам: с соседнего холма ко мне бегут еще человек 
двадцать иванов. Скорее всего, они все видели и собираются окружить свою 
истощенную и раненую добычу. Моя вера в Бога поколеблена. Почему он поначалу 
позволил мне поверить в возможный успех моего бегства? Я только что спасся из 
совершенно безвыходной ситуации. И неужели Он передаст меня в руки врагов 
невооруженным, лишенным последнего оружия, моей физической силы? Моя решимость 
спастись бегством внезапно получает новый толчок. Я стремительно сбегаю с холма.
 За мной, в двухстах или трехстах метрах несутся мои первоначальные 
преследователи, новая группа подбегает сбоку. От первого трио осталось только 
двое, на какой-то момент они не могут видеть меня, потому что я нахожусь на 
дальней стороне холма. Один из них остался сзади, чтобы привести моих двух 
товарищей, которые в момент моего побега остались на месте. Гончие слева от 
меня держаться параллельного курса, они хотят отрезать меня. Вот начинается 
вспаханное поле, я оступаюсь и на мгновение бросаю взгляд на иванов. Я 
смертельно устал, я спотыкаюсь о ком земли и лежу там, где упал. Конца недолго 
ждать. Я еще раз бормочу проклятие: у меня нет револьвера и поэтому у меня даже 
нет возможности лишить иванов их триумфа взять меня в плен. Мои глаза обращены 
в сторону красных. Они уже бегут по тому же вспаханному полю и должны 
внимательно смотреть под ноги. Они пробегают еще пятнадцать метров, затем 
оглядываются и смотрят вправо, туда, где лежу я. Вот они поравнялись со мной, 
вот проходят дальше, пройдя вперед еще 250 метров, разворачиваются в линию. Они 
останавливаются и оглядываются вокруг, неспособные понять, куда я делся. Я лежу 
на слегка замерзшей земле и пытаюсь зарыться в землю. Земля очень твердая. Те 
маленькие комки земли, которые мне удается наскрести, я бросаю вперед, 
постепенно выкапывая себе «лисью нору». Мои раны кровоточат, их нечем 
перевязать, я лежу ничком на ледяной земле в моей мокрой насквозь одежде, 
внутри все горит при мысли о том, что в любой момент меня могут схватить. Вновь