их невозможно будет разглядеть с воздуха, а так вполне вероятно, что несколько 
часов спустя они попадут под бомбежку «Штук». Эта разведывательная информация 
представляет также огромный интерес для наших коллег на земле. Если я пролетел 
низко над линией фронта в это утро, я могу дать армии точные сведения о местах 
сосредоточения противника. Таким образом в этот день удастся противостоять всем 
возможным сюрпризам. Это впечатляющая картина и для меня там, наверху, вспышки 
вражеских орудий в полутьме напоминают огромную железнодорожную станцию, на 
перроне которой то загораются, то гаснут зажигалки. Огненные нити, на которые 
нанизаны яркие и темные бусинки, настигают меня и образуют нечто вроде 
соединительной линии с землей. Вражеская оборона нас заметила. Яркие цветные 
сигнальные ракеты взмывают вверх, это сигналы, которыми обмениваются 
подразделения на земле. Постепенно во время наших регулярных утренних визитов 
мы начинаем все ближе подбираться к иванам. Это вызывает их особенную досаду, 
потому что в эти ранние часы мы часто захватываем их танки врасплох. Они также 
хотят воспользоваться началом дня, чтобы достичь внезапности и открывает по мне 
огонь. Можно понять ивана, который посылает Красных соколов очистить фронт 
вскоре после рассвета. Мы часто сражаемся с Красным соколами. Для нас не 
особенно благоприятны эти маневры при численном перевесе противника и без 
защиты истребителей.
   Во время этого этапа боев Фиккель выглядит очень измотанным и Гадерман 
cсоветует мне дать ему отдохнуть какое-то время или по крайней мере освободить 
его от этих вылетов со мной. Даже хотя Фиккель и говорит полушутя, когда 
замечает после посадки на сильно поврежденном самолете, что эта миссия «отняло 
еще пять лет моей жизни», я и сам вижу, что он не атлет и что даже его 
выносливость имеет свои пределы. Но я благодарен ему, что он не отказывается 
сопровождать меня в этих вылетах и в такие моменты я всегда ощущаю, что боевая 
дружба – поистине очень светлое чувство.
   Наша утренняя разведка сконцентрирована в районе к северо-западу и 
юго-западу от Кировограда, где Советы предпринимают все новые и новые попытки 
прорваться своей неистощимой массой. Если погода хоть сколько-нибудь летная, мы 
взлетаем всей эскадрильей через полчаса после нашей первой посадки для атаки 
тех важных целей, которые мы только что разведали. Сейчас зима и густой туман 
превращает все наблюдения скорее в игру-угадайку и мы вылетаем без всякой 
уверенности, что сможем приземлиться здесь же через час. Непроницаемый туман 
опускается на землю неожиданно и может провисеть так несколько часов. Когда 
стоит такая погода, автомашина была бы полезнее самолета.
   Один раз мы совершаем вылет с Фиккелем, мы уже закончили нашу разведку и 
провели несколько атак с малой высоты в окрестностях Кировограда. Уже совсем 
светло и мы летим на запад, направляясь домой. Нам еще осталось преодолеть 
полпути, но достигнув Ново-Украинки, мы внезапно оказываемся в густом тумане. 
Фиккель держится очень близко ко мне, чтобы не потерять меня из виду. Пролетая 
над селом, я едва успеваю заметить несколько высоких печных труб. Земли почти 
не видно. Верхняя граница тумана поднимается на большую высоту, так что мы, 
возможно, не сможем через нее перелететь. Где-то придется снова спуститься вниз.
 Кто знает, какую территорию охватили эти погодные условия? Держаться западного 
курса так долго, как хватит горючего, и рассчитывать на удачу, а затем, может 
быть, совершить посадку на территории, занятой партизанами? Это тоже не выход. 
Мы вскоре достигнем наших позиций, и я могу срочно понадобиться. Кроме этого, 
после нашего длинного рекогносцировочного полета у нас осталось очень мало 
горючего, так что остается только одно – держаться ближе к земле и попытаться 
достигнуть нашего аэродрома в условиях плохой видимости. Вокруг сплошная серая 
пелена. Линии горизонта нет. Самолет Фиккеля исчез. Я не видел его с того 
момента, когда мы пролетали над Ново-Укранкой. Может быть, он ударился о печную 
трубу?
   Мы можем лететь через эту стену тумана пока местность остается ровной. Как 
только впереди показывается какое-то препятствие, телеграфный столб, деревья 
или холм, мне приходиться тянуть ручку управления на себя и тут же погружаться 
в этот непроницаемый гороховый суп. Прощупывать таким образом выход из этого 
тумана было бы очень рискованно. Землю видно с высоты не больше 3-4 метров, но 
на такой высоте некоторые препятствия могут появиться совершенно неожиданно. Я 
лечу только по компасу и, судя по часам, я должен уже находиться в двадцати 
минутах полета от моего аэродрома в Первомайске. Сейчас или равнина уступит 
место холмам, или туман станет гуще. Я только что с трудом избежал несколько 
высоких столбов. С меня достаточно.
   «Хеншель, мы садимся».
   Где именно садиться, я ни имею ни малейшего представления, потому что почти 
ничего не видно, только одна серая муть. Я выпуская закрылки и убираю газ. Я 
удерживаю самолет на низкой скорости и чувствую, как колеса коснулись земли. 
Посадка проходит нормально и после короткого пробега мы останавливаемся. 
Хеншель оттягивает назад фонарь и выпрыгивает с широкой ухмылкой.
   «На этот раз нам повезло».
   Видимость на земле не больше 40 метров. Мы, предположительно оказались на 
небольшом пригорке, туман стекает с него куда-то вниз. Я слышу что-то похожее 
на звук работающего автомобильного мотора и прошу Хеншеля пройти немного назад 
и посмотреть. Возможно, это дорога. Пока он ходит, я сижу неподвижно в моем 
надежном Ю-87 и в который раз радуюсь, что остался жив. Хеншель возвращается. 
Моя догадка оказалась правильной, сзади нас проходит дорога. Армейские водители 
сказали ему, что до Первомайска еще добрых тридцать километров и эта дорога 
ведет прямо к нему. Мы садимся в самолет, запускаем двигатель и выруливаем на 
дорогу. Видимость все еще не больше тридцати метров, в лучшем случае, до сорока.