— Что именно?

— Например, есть вещи, которые постоянно беспокоят тебя. Ты всегда тревожишься, 
как там дела дома. Больше всего — как там твои близкие. Они даже не 
догадываются, где мы находимся в этот момент, какое море бороздим сейчас.

Опять пауза. Затем он продолжает развивать свою мысль.

— Когда мы выходим в море, — он не сразу договаривает предложение до конца. — 
мы уже наполовину вычеркнуты из числа живых. Если с лодкой и правда что-то 
произойдет, пройдут месяцы, пока родным сообщат о ее гибели.

Тишина. Внезапно он заявляет:

— Если человек женился, считай, что он пропал.

Это объявляется таким тоном, что сразу становится понятно: эта максима не 
подлежит сомнению.

Я начинаю догадываться. Он говорит про себя. Но я делаю вид, как будто речь 
по-прежнему идет об общих вещах.

— Ну, не знаю, Крихбаум, так ли уж важно обручальное кольцо… Сколько времени 
женат шеф?

— Всего пару лет. Надменная дама — блонда с перманентной завивкой.

Теперь, когда к его облегчению разговор пошел не о его проблемах, он говорит 
легко, без колебаний:

— Она поставила что-то вроде ультиматума: «Я не позволю испортить себе 
жизнь!» — типа того. Похоже, она не испытыват недостатка в развлечениях в то 
время, как мы проветриваемся здесь. Одним словом, шефу повезло. К тому же она 
сейчас беременна.

Снова молчание. Когда Крихбаум продолжает разговор, он опять говорит медленно, 
как в самом начале:

— Понимаешь, что таскаешь с собой слишком много балласта — лучше не думать обо 
всем этом!

Мы опять погружаемся в осмотр горизонта. Я разглядываю его в бинокль, дюйм за 
дюймом. Затем опускаю бинокль и окидываю взглядом море и небо, чтобы дать 
отдохнуть глазным мышцам. Потом прищуриваюсь и опять подношу окуляры к глазам. 
Все та же рутина: осмотреть горизонт, опустить бинокль, осмотреться вокруг, 
опять поднять бинокль.

По курсу лодки, два румба слева по борту, виднеется полоса тумана — клок 
грязной, темно-зеленой шерсти, прилипшей к горизонту. Штурман сосредотачивает 
свое внимание в этом направлении. Туман всегда вызывает подозрение.

Проходит добрых десять минут, прежде он продолжает свою мысль:

— Пожалуй, это единственное, что можно сделать в таком случае, убраться 
подальше от всего этого menkenke!

Это слово крутится некоторое время у меня в голове:

—  «Menkenke» — на идиш это значит «сумка с сюрпризами» или что-то в этом роде? 
Откуда он знает это слово: «menkenke»? «Fisimatenten» — у него другое 
значение — «неприятности». «Menkenke»… «Fisimatenten» — с ума сойдешь, 
размышляя о подобных словах.

Я подумал про прапорщика Ульманна. У него тоже есть свои проблемы. Ульманн из 
Бреслау. Глядя на курносый нос и редкие веснушки, разбросанные по всему лицу, 
ему не дашь больше четырнадцати лет от роду. На базе я как-то увидел его в 
синей парадной форме. В большой фуражке на голове он был похож на клоуна, 
одетого в костюм, который был куплен ему на вырост.

О нем сложилось хорошее мнение. Похоже, он крепкий парень. На самом деле, 
правильнее будет назвать его не «маленький», а «небольшой». И, присмотревшись к 
нему повнимательнее, понимаешь, что он старше, чем кажется. Не все морщины на 
его лице появились от смеха.

Однажды, когда я остался с ним наедине в унтер-офицерской каюте, он начал 
странно себя вести: бесцельно перебирал кухонную утварь на столе, переставляя 
ее то туда, то сюда, перекладывал нож параллельно вилке и при этом время от 
времени посматривал на меня, явно стараясь обратить на себя внимание.

Я понял, что он хочет мне что-то сказать.