Опять моргает красная лампочка. Телеграф моторного отсека перескакивает на 
«малый вперед». Старший механик передвигает вверх рычаг топливного дросселя. В 
топливные помпы цилиндров поступает меньше топлива, ритм сгорания нарушается, и 
обороты правого дизеля начинают снижаться. Йоганн переводит дроссель на нулевую 
отметку, и дизель останавливается. Он поднимает кулак, показывая мне, что надо 
перекрыть внешнюю заслонку выхлопной системы, поворачивая большой ручной 
маховик на потолке. Я хватаюсь за его спицы и начинаю крутить, прикладывая всю 
свою силу, двигая заслонку взад-вперед по ее направляющим, чтобы соскрести с 
них весь отложившийся нагар. Туда-сюда, туда-сюда, пока Йоганн не останавливает 
меня.

Обливаясь потом и пытаясь восстановить дыхание, я стою и слушаю, как правый 
дизель снова оживает. Вскоре после этого останавливается левый дизель, и вся 
процедура повторяется заново. К этому времени у меня совсем не остается сил, и 
я должен напрягать каждый свой мускул, чтобы повернуть маховик. По моему лицу 
стекают струйки пота.

Оба дизеля недолго работают вместе, как лицо механика становится напряженным. 
Замерев, подобно каменной статуе, он прислушивается к пульсу работающих машин. 
Потом достает карманный фонарик, отвертку и протискивается мимо меня. 
Приблизившись к кормовому люку, он поднимает пайолу, светит вниз и подзывает 
меня. Там, внизу, виднеется еще более запутанное нагромождение труб, фильтров, 
клапанов и краников. Это лишь часть систем водяного охлаждения, масляной смазки 
и подачи топлива.

Теперь я тоже вижу: из одной трубы течет тоненькая струйка воды. Йоганн бросает 
на меня красноречивый взгляд и, держа свои инструменты, начинает пробираться к 
месту аварии между труб, изгибаясь во все стороны подобно акробату. Спустя 
немного времени он подает мне несколько болтов и гаек. Он снимает 
герметизирующий кожух с трубы. Я не могу понять, что он кричит мне. Ему 
приходится высунуть свою голову из переплетения труб, пока до меня не доходит: 
помощник дизелиста должен отрезать новую уплотнительную прокладку. Внезапно 
всем находится дело. Эта починка не из самых легких. На спине Йоганна 
растекается большое темное пятно пота. Наконец он, весь в масле, выбирается из 
железных джунглей и подмигивает мне — ему удалось справиться с проблемой. Но 
как он смог сразу определить неисправность? Должно быть, у него есть шестое 
чувство во всем, что касается двигателей.

Без пяти минут двенадцать приходит свежая смена. Последний глоток яблочного 
сока, вытереть руки ветошью, и больше никаких мыслей, кроме одной: побыстрее 
выбраться из этой механизированной пещеры и скорее на пост управления, за 
первым глотком свежего воздуха.

Пятнадцатый день в море. Уже прошло две недели. Сегодня низкие волны. Они 
беспорядочно сталкиваются без какого-либо намека на слаженное движение масс 
воды. Лодка неуверенно взбирается на их гребни, не имея возможности попасть в 
их ритм, которого попросту нет. Старые донные волны, которые можно изредка 
ощутить под гладью океана, возмущаемой резкими поверхностными волнами, вносят 
свои вариации в неровное дыхание Атлантики.

За все это время нам не встретилось ничего, за исключением одной бочки, 
нескольких ящиков и однажды сотен винных пробок, чье появление озадачило даже 
командира:

— Они остались не после кутежа — только пробки и ни одной пустой бутылки — так 
не бывает!

Я стою вахту вместе со штурманом. По крайней мере, я буду поддерживать свои 
бицепсы в форме. Держа в руках тяжелый бинокль, я чувствую каждый мускул, 
начиная от предплечья и заканчивая лопатками. По сравнению с первым часом я 
начал чаще опускать его. Штурман может часами держать свой бинокль перед 
глазами. Можно подумать, он появился на свет с руками, согнутыми под прямым 
углом в локтях и прижатыми к туловищу.

— Мы живем жизнью, которую можно назвать двойной, — начинает он ни с того, ни с 
сего.

Я не понимаю, к чем он клонит. Членораздельная речь не относится к достоинствам 
штурмана, к тому же его слова долетают до меня промеж его кожаных перчаток:

— Половина жизни, так сказать, проходит на борту, другая половина — на берегу.

Он хочет сказать что-то еще, но видно, что не может подобрать подходящие слова.

Мы оба заняты обзором своих секторов наблюдения.

— Дело в следующем, — наконец, продолжает он. — мы здесь предоставлены сами 
себе — нет ни почты, ни связи, вообще ничего. Но все-таки есть нечто, 
соединяющее нас с домом.