увеличивается. Это увеличение необходимо компенсировать, чтобы мы не вылетели, 
как пробка, на поверхность. Необходимо уравнять подъемную силу, чтобы 
остановить лодку точно на заданной глубине.

— Они могли нас и вовсе не заметить! — говорит Старик.

Третья воздушная тревога звучит спустя четыре часа. На этот раз команда 
«Погружение!» звучит в исполнении первого вахтенного офицера.

— Свалился прямо от солнца! — у него перехватывает дыхание, — Все на нос!

Опять все сломя голову мчатся по проходам, проскальзывая через люки. На посту 
управления столпотворение. Быстрее под воду!

На этот раз шеф пробует другой трюк, чтобы быстрее оказаться на глубине. 
Направив оба глубинных руля круто вниз и накренив лодку вперед, он приказывает 
открыть выпускные клапаны кормовых цистерн плавучести. Мгновение он использует 
их подъемную силу, чтобы круче наклонить нос погружающейся лодки.

— Третий налет будет последним, — бормочет первый вахтенный, когда становится 
ясно, что и на этот раз бомб не будет.

— Я не искушал бы так судьбу, — сухо замечает Старик.

— С каждым разом они становятся все грубее и грубее, — говорит шеф. — В наши 
дни хороших манер нет и в помине!

— Мы пока побудем внизу. Нельзя рассчитывать, что нам повезет, как Кремеру.

Мы переходим в офицерскую кают-компанию.

— Первый вахтенный отлично сработал, — объявляет Старик так громко, чтобы его 
было слышно на посту управления. Первый вахтенный офицер заслужил похвалу, 
вовремя заметив самолет. Это не так-то просто, особенно когда в кабине сидит 
умная сволочь, заходящая на тебя прямо от солнца. Девять раз из десяти это 
оказываются чайки. Они планируют на тебя над линией горизонта, расправив свои 
изогнутые крылья, и сигнал тревоги срывается с губ раньше, чем ты понимаешь, 
что это такое на самом деле. В сверкающем, слепящем, переливающемся сиянии, 
стирающем любые очертания, получается полное сходство с аэропланом. Но на 
десятый раз приближающаяся чайка превратится в самолет.

— При воздушной атаке всегда поворачивайте в подветренную сторону, — учит 
Старик. — Первый вахтенный поступил абсолютно правильно. Когда он собирается 
пикировать на нас, его крылья встречают встречный поток, усиленный ветром, 
который сносит его. На самом деле не очень большое подспорье, но мы должны 
усложнить его задачу, насколько это в наших силах.

— Я запомню это.

— Что касается пилотов, которых они отправляют на задание, я могу сказать лишь 
одно — снимите перед ними шляпы! — Старик кусает нижнюю губу, кивает пару раз, 
его глаза сощурились.

— Они сидят в своих ветряных мельницах, совершенно одни, и все-таки они идут в 
атаку, как Блюхер под Ватерлоо. А ведь они могут просто-напросто сбросить бомбы 
в океан и разрядить пулеметы в воздух — кто узнает об этом? — добавляет он.

Старик продолжает петь дифирамбы Королевским военно-воздушным силам:

— Про бомбардировщиков, атакующих наши базы, тоже не скажешь, что кишка тонка. 
Сколько мы сбили во время последнего налета?

— Восемь, — отвечаю я, — Один чуть было не врезался в крышу нашего дома в 
Ла-Бауле — прошел строго между сосен. Я больше никогда не буду есть тосты с 
телячьими мозгами.

— Что вы хотите сказать?

— В самолете остались три летчика. Кабина превратилась в мясорубку. Они взяли с 
собой в полет много сендвичей. Белоснежные куски хлеба сверху и снизу, между 
ними — жареное мясо и листья салата, а один из сендвичей был весь в мозгах 
пилота. Я хотел достать документы — хоть что-нибудь — но самолет уже успел 
загореться, и тут начали рваться пулеметные патроны, так что мне пришлось 
уносить ноги.

Я пробую читать справочник по навигации. Вскоре я слышу голос Старика:

— Пилот, попавший в «Гнейзенау», скорее всего, был просто мальчишка. Никакого 
неприкосновенного запаса еды в карманах, одни презервативы…