— Ну давай, двигай побыстрее своей толстой задницей!

— Эта яичница больше смахивает на детскую неожиданность. Ненавижу этот запах 
порошковой пищи!

— А ты предлагаешь держать кур на посту управления?

Мысль о цыплятат — белых леггорнах — рассевшихся на посту управления на рычагах 
дифферентных клапанов, как на насесте, развеселила меня. Я живо представил себе 
зелено-белый помет, размазанный по плитам пола вперемежку с их пухом и перьями. 
Я почти услышал их глупое квохтание. В детстве я терпеть не мог прикасаться к 
цыплятам. Я их не выношу и сейчас. Запах вареных цыплячьих перьев — бледная 
желтоватая кожица — жирная цыплячья гузка…

Громкоговорители орут по всей лодке:

		Я Лилли, твоя Лилли из Наянки. 
		Это в Камеруне, на речке Танка…

Громкость можно уменьшить, но радио нельзя полностью выключить потому, что оно 
используется также для передачи команд. Так что нам приходится мириться с 
прихотями радиста или его помощника, которые в своей радиорубке выбирают записи.
 Похоже, на этот раз помощнику приглянулась «Лилли». Он ставит ее уже второй 
раз этим утро.

Я вздрагиваю от осознания того, что сейчас в действительности лишь что-то между 
четырех и пяти часов утра. Но чтобы избежать путаницы в радиопереговорах, мы 
действуем по немецкому летнему времени. Кроме того, мы не настолько 
продвинулись к западу от нулевого меридиана, чтобы разница между солнечным 
временем и временем на наших часах увеличилась больше, чем еще на час. На самом 
деле, не имеет никакого значения, когда мы установим начало суток. 
Электрический свет горит постоянно, а вахтенные меняются с интервалами, никоим 
образом не зависящими от времени суток.

Мне пора вылезать из укрытия. Промолвив «Извините!», я протискиваю одну ногу 
между двух человек, притулившихся на нижней койке.

— Все хорошее приходит сверху! — слышу я голос Пилигрима.

Занятый поисками своих ботинок, которые я считал надежно спрятанными за двумя 
трубами, я поддерживаю утреннюю беседу с помощником по посту управления, 
который сидит на складном стуле рядом со мной.

— Ну, как дела?

— Comme ci, comme Va[18 - И так, и сяк! (фр.)], господин лейтенант!

— Барометр?

— Поднимается.

Я задумчиво выскребаю пух из одеяла, застрявший в моей щетине. Расческа, 
которой я провел по голове, моментально стала черной — мои волосы не хуже 
фильтра впитывают в себя частицы паров масла.

Я выуживаю полотенце и мыло из своего шкафчика. Я хотел бы умыться в носовой 
уборной, но, быстро бросив взгляд через круглый люк, я понимаю, что это 
невозможно в данный момент: там горит красная лампочка. Так что я просто протер 
глаза и пока положил полотенце и мыло в карман брюк.

Сигнальную лампочку установил шеф. Она зажигается, как только защелка внутри 
поворачивается в положение «Занято». Одно из тех полезных изобретений, которые 
сберегают нервы и время, так как больше нет нужды пробираться через узкий 
проход из одного конца лодки в другой навстречу неизвестности с большой долей 
вероятности, что придется уткнуться в запертую дверь.

Покидая каюту, я слышу, как Пилигрим негромко напевает: «Утреннее дерьмо рано 
или поздно придет, хоть человек порой до ночи ждет», и немедленно мой желудок 
напоминает о себе. Я начинаю внушать себе: «У меня не бурчит в животе. В моем 
желудке все спокойно. В моем животе тишина и покой!»

После утреннего визита в машинное отделение возвращается шеф. Его руки 
испачканы маслом. Первого вахтенного офицера нигде не видно. Впрочем, как и 
второго инженера. Командир, скорее всего, умывается. Второй вахтенный все еще 
на дежурстве.

Кока разбудили в 6.00. Помимо бледной яичницы на стол подаются хлеб, масло и 
черный кофе, обычно называемый «пот ниггера». Мой желудок выражает свой 
решительный протест против предложенной ему смеси. Спазмы и волнение внутри 
усиливаются. Я бросаю нетерпеливый взгляд: не освободился ли, наконец, туалет?