вибрировать при его порывах, случающихся ежеминутно. Перед глазами постоянно 
проплывают новые пенные узоры. Приходится заставить себя оторвать от них взгляд,
 чтобы не задремать.

Внезапно за спиной раздается низкий, протяжный голос Старика:

— Прекрасно, правда?

Затем он исполняет свою медвежью пляску. У него это называется «потянуть ноги».

Прищурившись, я смотрю на заходящее солнце, которому удалось найти просвет в 
облаках.

— Приятный океанский круиз в военное время! Что еще надо человеку?

Взглянув на носовую часть лодки, он добавляет:

— Самый подходящий для моря корабль — и с самым большим радиусом действия.

Теперь мы оба смотрим назад. Командир прищелкивает языком:

— Кильватерная струя! Наглядный пример бренности существования: ты смотришь на 
нее — а она исчезает на глазах!

Я не решаюсь взглянуть на него. «Философический бред» — именно так он назвал бы 
подобные рассуждения, если бы услышал их от любого другого. Но он развивает 
свою мысль дальше:

— Даже мать-земля немного снисходительнее; по крайней мере, она не отказывает 
нам в иллюзии.

Я прижимаю язык к зубам и издаю тихое шипение.

Но Старика не сбить с курса:

— Это же очевидно. Она позволяет нам тешить себя иллюзией, что мы увековечиваем 
себя на ней — записываем свои деяния, воздвигаем памятники. Только, в отличие 
от моря, она дает себе небольшую отсрочку прежде, чем стереть наши следы. Она 
может подождать даже несколько тысяч лет, если это необходимо.

— Знаменитая морская образность мысли опять предстает во всем блеске! — 
единственное, что я с трудом нашелся ответить.

— Вот именно! — говорит старик, ухмыляясь мне прямо в лицо.

Моя первая ночь на борту: я пытаюсь расслабиться, чтобы прогнать все мысли. 
Наконец, волны сна докатываются до меня и начинают укачивать, но не успел я как 
следует погрузиться в них, как они выбрасывают меня снова на берег. Я сплю или 
бодрствую? Жара. Резкий запах масла. Вся лодка дрожит мелкой дрожью: двигатели 
передают свой ритм самой крошечной заклепке.

Дизели работают всю ночь напролет. Каждая смена вахты сгоняет сон, как рукой. 
Стук люка, раздающийся всякий раз, как его открывают или плотно захлопывают, 
возвращает меня назад в реальность с той грани, за которой наступает забытье.

Пробуждение здесь тоже сильно отличается от пробуждения на надводном корабле. 
Вместо океана в иллюминаторе глаза видят только резкий электрический свет.

От дизельных газов голова тяжелая, как будто внутри нее налит свинец. Вдобавок, 
целых полчаса оглушающая музыка из радиоточки действовала мне на нервы.

Внизу под собой я вижу две сгорбленные спины и никакого места, куда я мог бы 
опереть болтающуюся ногу. Если бы мне надо было сейчас выбираться из койки, мне 
пришлось бы наступить на стол прямо посреди остатков еды и крошек белого хлеба, 
превратившихся в лужицах кофе в месиво. Вся столешница превратилась в болото. 
При виде бледно-желтой яичницы у меня подкатывает к горлу ком.

Из машинного отделения несет смазочным маслом.

— Черт тебя подери, захлопни люк!

Инрих, радист, в отчаянии смотрит вверх. Когда он заметил меня, то уставился, 
как на привидение, глазами, еще наполовину слипшимися после сна.

— Нацеди-ка нам еще кофе из этого кофейника-насоса, — говорит помощник 
электромоториста по прозвищу Пилигрим.

Понятно, мне надо было проснуться пораньше. Я не могу раздавить их завтрак, 
поэтому мне остается только откинуться назад на койку и слушать их разговор.