незначительным мелочам.

— На лодке нет ни одного винтика, завернутого без присмотра шефа. Он не 
доверяет рабочим с верфи.

Из-за маленького роста команда окрестила второго вахтенного офицера «Садовый 
гном»[15 - В Германии сады нередко украшают маленькими фигурками гномов.], или 
«Крошка-офицер». Я уже успел немного узнать его наравне со Стариком и шефом. К 
своей работе он относится так же добросовестно, как и шеф. Кажется, он всегда 
настороже. Можно подумать, он замышляет что-то недоброе. Но если заговорить с 
ним, то очень скоро его лицо сморщится от смеха. «Он твердо стоит на задних 
ногах на палубе» — отзывается о нем Старик. Капитан спит спокойно, когда вахту 
несет второй вахтенный.

Первый вахтенный офицер в боевом патруле был всего один раз. Я почти не 
встречал его в офицерском собрании, когда мы бывали в порту. По отношению к 
нему и ко второму инженеру командир держится натянуто — либо с заметной 
сдержанностью, либо преувеличенно дружелюбно.

Полная противоположность второго — первый вахтенный офицер, долговязый, блеклый,
 бесцветный тип с неподвижным лицом, придающим ему сходство с овцой. Он не 
обладает настоящей выдержкой или уверенностью в себе, именно поэтому стремится 
всегда выглядеть быстрым и решительным. Вскоре я заметил, что он выполняет 
приказы, но не проявляет ни инициативы, ни здравого смысла. У него на удивление 
неразвитая верхняя часть ушей, а мочки слишком прижаты к голове. Ноздри плоские.
 Вообще все лицо кажется незавершенным. К тому же у него есть неприятная манера 
поглядывать с неодобрением искоса, не поворачивая головы. Когда Старик выдает 
шутку в своем духе, он кисло улыбается.

— Видно, дела и правда плохи, если нам приходится выходить в море с одними 
школьниками и переростками из гитлерюгенда, — произнес себе под нос Старик, 
наверняка подразумевая первого вахтенного.

— Давайте чашки! — приказывает командир и разливает нам всем чай. Теперь 
чайнику не хватает места на столе. Мне пришлось поставить его себе под ноги, и 
я вынужден нагибаться над своей тарелкой всякий раз, когда достаю его. 
Чертовски горячо! Я с трудом выдерживаю этот жар.

Командир с видимым удовольствием пьет чай маленькими глотками. Он все дальше и 
дальше отодвигается в угол, чтобы, согнув одну ногу, упереться коленом в край 
стола. Затем, слегка покачивая головой, он обводит нас взглядом отца, с 
удовлетворением взирающего на свое потомство.

Его глаза озорно поблескивают. Уголки рта раздвигаются в полуулыбке: второму 
вахтенному пора подниматься. Я, само собой, тоже встаю вместе с чайником, 
потому что коку надо каким-то образом проникнуть по проходу в сторону носа.

Повар — крепкий, приземистый парень с шеей такой же толщины, что и голова. Он 
преданно скалится мне, его рот растянулся до ушей. Я подозреваю, что он надумал 
пройти через кают-компанию специально, чтобы дать нам возможность выразить ему 
свою благодарность за его стряпню.

— Я как-нибудь расскажу вам историю о нем, — произносит Старик с набитым ртом, 
когда кок уходит.

Треск в громкоговорителе. Затем голос произносит:

— Первой вахте приготовиться заступить!

Первый вахтенный офицер встает из-за стола и начинает методично одеваться. 
Старик с интересом наблюдает, как он, наконец, умудряется обуть здоровенные 
сапоги на толстой пробковой подошве, тщательно заматывает шею шарфом и наглухо 
застегивает кожаную куртку на толстой подкладке, затем салютует по-военному и 
уходит.

Немного времени спустя появляется штурман с красным, обветренным лицом, который 
был старшим предыдущей вахты, и докладывает:

— Ветер северо-западный, возможно отклонение от курса на правый галс, видимость 
хорошая, барометр одна тысяча три.

Потом он заставляет нас встать еще раз потому, что ему надо пройти в свою каюту 
переодеться. Штурман тоже на лодке с момента ее спуска на воду. Он никогда не 
служил на надводных кораблях, только на подлодках. Начал свою карьеру еще на 
подлодках, доставшихся от военно-морского флота старого рейха[16 - Германская 
империя (1871-1918 гг.)], на крохотных суденышках с одним корпусом.

Из штурмана не получился бы актер. Из-за неподвижных лицевых мускулов у него 
постоянно суровое выражение лица. И лишь глубоко посаженные под густыми бровями 
глаза горят живым огнем. «У него глаза на затылке» — слышал я, как кто-то в