вахтенный стоит впереди по левому борту:

— Командиру: рассвет начинается!

Командир поднимается на мостик и молча осматривает все вокруг.

— Похоже, еще немного времени все будет в порядке, — наконец говорит он. Но 
вскоре я понимаю, насколько ему тревожно. Снова и снова он поднимает голову, 
чтобы с беспокойством взглянуть на небо. Над восточным горизонтом протянулась 
бледно-желтая полоска. Сумрак быстро пропадает. По прошествии еще десяти минут 
он произносит:

— Мы уже почти пришли на место.

Море спокойное. Можно представить, что мы идем по поверхности пруда. Работает 
эхолот. Снизу постоянно докладывают:

— Тридцать метров, двадцать семь метров…

Показания доходят до двадцати и на этом останавливаются.

— Превосходно, — говорит Старик. — Как раз то, что нам надо. Хорошо, штурман, 
пока достаточно! Мы пока спрячемся. С каждой минутой становится все светлее.

— Приготовиться к погружению!

Еще раз осматриваем темное, отливающее шелком море, затем мы медленно 
спускаемся вниз, оттягивая время.

— Шеф, постарайтесь уложить нас на грунт как можно легче и нежнее. Здесь это не 
должно составить особого труда.

Стук, раздавшийся при касании лодкой дна, был не громче звука, слышимого, когда 
шасси самолета касается посадочной полосы.

— Хорошо, — говорит Старик. — А теперь мы вверимся в руки Божии!

— И его доброй жены, милой очаровательной дамы с белоснежными волосами… — это 
уже шеф. Кажется, у него снова прорезался голос.

— Tiens, tiens![141 - — Слушайте, слушайте! (фр.)]  — похоже, Старик думает, 
что он уже вернулся во Францию. Надо спросить у штурмана: лежим ли мы на мягком 
песке французского шельфа, или же мы залегли в международных водах.

Уже некоторое время я подсознательно ощущаю какие-то странные стучащие и 
скрежещущие звуки. Потом раздается глухой удар, словно кто-то ударяет кулаком 
по деревянной двери, немедленно вслед за первым ударом следуют второй и третий. 
Они эхом разносятся по лодке, причем последний удар заглушается пронзительным 
свистом, звучащим до тех пор, пока не раздаются новые толчки.

— Подумать только, — говорит Старик. — а здесь, оказывается, вполне приличное 
течение.

— И дно не совсем такое, какое должно было бы быть, — вставляет шеф.

Значит, причиной ударов являются скалы. Мы не лежим неподвижно на месте: нас 
тащит по грунту.

— Шеф, залить цистерны.

— Jawohl, господин каплей!

Я слышу, как вода заполняет наши дифферентные емкости: мы становимся на якорь.

— Хорошо, теперь будем надеяться, что мы лежим как надо!

В лодке тихо. Слышится лишь капель конденсата. Освободившаяся вахта уже давно 
растянулась на своих койках. Как только рассветет по-настоящему, Старик 
поднимет нас на перископную глубину — пятнадцать метров. Он не говорит нам, что 
будет делать после этого. Подходить к берегу без тральщика и эскорта — это 
непростое дело. Невыполнимое днем и необычайно опасное ночью.

Едва я приподнял правую ногу, чтобы переступить через кормовой люк, как 
раздается еще один удар.

— Тысяча чертей, — бормочет Старик, — Мы наверняка лежим не параллельно течению.
 Надо попытаться повернуть ее.

Краем уха я слышу, как началась продувка. Потом еще один удар, прокатившийся по 
всей лодке. Потом звучит команда запустить моторы, а затем — рули глубины.