порт, должны быть оглашены правила посещения публичных домов. Это надо было 
сделать намного раньше. Вообще-то это обязанность первого вахтенного офицера, 
но Старик освободил его от нее, что можно счесть актом милосердия, ибо текст 
того стоит. На этот раз задача донести его до команды через систему громкого 
оповещения легла на плечи второго вахтенного. Таким образом из судовых 
громкоговорителей вместо псалома святого Луки прозвучал циркуляр о борделях. 
Второй вахтенный отлично справился со своей задачей. Его голос обладает 
необходимой для оглашения приказа по флотилии серьезностью, и в то же время тон 
его не оставляет ни у кого ни малейших сомнений в том, что сам он полагает его 
результатом помешательства последней степени.

Помощник по посту управления рисует победные вымпелы. Он уже докончил один, с 
надписью восемь тысяч: этот обозначает первое крупное судно в конвое.

Первый вахтенный, сидя рядом с шефом в кают-компании, занимается бумажной 
работой: наряды на верфь, подсчет израсходованного топлива, отчет о выпущенных 
торпедах. Я нисколько не удивлюсь, если он опять примется стучать на пишущей 
машинке.

Почти ежечасно я украдкой заглядываю в карту, и каждый раз меня подмывает взять 
карандаш и украдкой продлить линию, тянущуюся к Ла-Рошели.

Каждая оставленная позади миля ощутимо снимает напряжение и страх.

Сквозь полуоткрытый в носовой отсек люк долетают обрывки разговора. Похоже, 
настроение у людей снова поднимается. Я слышу даже, как в соседнем кубрике 
кто-то интересуется, кем будут оформляться увольнительные. В это трудно 
поверить: у нас впереди еще целая ночь, еще очень далеко до того момента, когда 
мы наконец сможем расслабиться в безопасности, а кто-то уже волнуется о своем 
увольнении.

Отныне ничто из услышанного в носовом отсеке не удивит меня:

— Интересно, какие у них там в Ла-Рошели бордели?

Похоже, что помощнику электромоториста Пилигриму однажды довелось побывать там.

— Откуда мне знать? — это все, что он может ответить.

— Черт! Тебя нельзя ни о чем серьезном спросить!

Слава тебе, Господи, — рождественского настроения нет и в помине.

Около часа ночи я выбираюсь на мостик.

— До места встречи с эскортом примерно два с половиной часа, — докладывает 
Старику штурман.

Место встречи с эскортом? Неужели нам осталось так недалеко?

— Что означает — мы прибудем туда вовремя, спозаранку, — говорит Старик. — Мы 
заляжем там и посмотрим, что движется вокруг.

— Jawohl, господин каплей, — единственное, что остается ответить штурман.

— Ну? — Старик поворачивается ко мне. — Я полагаю, торопиться совсем ни к 
чему — или мы начинаем нервничать?

Я лишь вздыхаю в ответ. Что я должен сказать?

Ночной воздух прохладен, как шелк. Я выдумываю, или действительно пахнет 
землей — этот тонкий запах влажной листвы?

Наверно, вскоре мы увидим береговые огни. Хотя если хорошенько подумать, то 
нет! Все-таки Ла-Рошель — это не Лиссабон. Здесь действует затемнение. Вдоль 
всего побережья Франции уже давно погашены все маяки.

— Можно еще часок поспать?

— Вполне, это не повредит…

Я прошу штурмана разбудить меня, когда он освободится от вахты, и спускаюсь 
вниз следом за Стариком.

— Море — около двух баллов, ветра почти нет, — сообщает штурман, пока будит 
меня, тряся за рукав.

Я снова оказываюсь на мостике раньше командира.

Сощурившись, я гляжу вперед. Горизонт чист, и на востоке уже светает. Первый