по спасательным шлюпкам, чтобы «избежать недоразумений».

Другие двое — неразлучные Купш и Стакманн, которые как-то по дороге домой в 
увольнение застряли в Париже, и с тех пор только и говорят, что о борделях.

— Еще час, и весь подводный флот будет здесь, — ворчит Старик. — Я удивляюсь, 
почему Томми[2 - Англичане] не накроют до сих пор этот кабак во время 
какого-нибудь налета своих коммандос вместе с командующим в его уютном замке в 
Керневеле. Не могу понять, почему они еще не захватили этот бар — так близко от 
воды и прямо по соседству с развалинами возле этого форта Луи. Что касается нас,
 рассевшихся здесь, то они могли бы поймать нас при помощи лассо, если бы 
захотели. Кстати, сегодня вполне подходящая ночь для такой операции.

Наш командир не обладает ни тонким, породистым лицом аристократа, ни худощавой 
фигурой героя-подводника с книжной картинки. У него достаточно заурядная 
внешность, как у какого-нибудь капитана лайнера на линии Гамбург-Америка, и 
двигается он грузно.

Его переносица, узкая в середине, изгибается чуть влево и затем расширяется. 
Его ярко-голубые глаза прячутся под бровями, постоянно хмурящимися от 
пристального вглядывания в морскую даль. Обычно он так щурит глаза, что видны 
лишь две щелки, от внешних углов которых расходятся лучики морщинок. Нижняя 
губа — полная, волевой подбородок; к полудню он обычно покрывается рыжеватой 
щетиной. Грубые, сильные черты придают ему мрачности его лицу. Любой, не 
знающий его возраст, даст на вид не меньше сорока лет; на самом деле он десятью 
годами моложе. Но, учитывая средний возраст командиров лодок, может считаться 
пожилым человеком в свои тридцать лет.

Командир не подвержен красноречию. Его официальные рапорты своим лаконизмом 
напоминают сочинения младших школьников. Его сложно разговорить. Обычно мы 
понимаем друг друга, обмениваясь обрывками фраз и вскользь брошенными намеками. 
Едва заметная ирония в голосе, чуть заметный изгиб губ, и я понимаю, что он 
действительно имеет ввиду. Когда он нахваливает штаб подводного флота, глядя 
мимо меня, сразу становится понятно, что он хочет этим сказать.

Это наша последняя ночь на берегу. За потоком слов скрывается гложущее 
беспокойство: Все ли будет хорошо? Справимся ли мы?

Я успокаиваю сам себя: Старик — первоклассный командир. Хладнокровный. Не 
надсмотрщик на галерах. Не сумасшедший, кровожадный сорвиголова. Надежный. 
Ходил на парусных кораблях. Выбирался из всех передряг. На его счету двести 
тысяч тонн — потопил столько кораблей, что ими можно было бы заполнить целую 
гавань. Всегда выходил сухим из воды, из самых тяжелых ситуаций…

Мой рыбацкий свитер пригодится, если мы пойдем на север. Я просил Симону не 
провожать меня до гавани. Ни к чему хорошему это ни приведет. Эти идиоты из 
гестапо следят за нами, как рысь за своей добычей. Завидуют, сволочи. Мы — 
добровольческий корпус Денитца, они не могут тронуть нас.

Непонятно, куда нас направят на этот раз. Может, в середину Анлантики. Там 
сейчас немного подлодок. Очень плохой месяц. Их оборона усилилась. Томми 
научились многим новым трюкам. Пора наших удач прошла. Теперь конвои отлично 
охраняются. Прин, Шепке, Кречмер, Эндрасс — все атаковали конвои. Всем им 
досталось почти в одно и то же время — в марте. Больше всех не повезло Шепке. 
Зажало между перископом и бронеплитой рубки, когда эсминец протаранил его 
разбомбленную лодку. Асы! Их не так много осталось. У Эндрасса сдали нервы. Но 
Старик все еще цел, образец абсолютного спокойствия. Весь в себе. Не гробит 
себя выпивкой. Сидя здесь, выглядит полностью раслабленным, погруженным в свои 
мысли.

Мне надо выйти на минуту. В туалете я слышу разговор двух вахтенных офицеров, 
стоящих рядом со мной у кафельной стены, украшенной желтыми пятнами мочи:

— Мне надо сегодня трахнуться.

— Не сунь свой член по ошибке не в ту дырку. Ты уже нажрался.

Когда первый уже почти вышел из туалета, другой орет ему вслед:

— Когда будешь ее иметь, засунь ей и мои приветствия!

Люди с лодки Меркеля. Напившиеся вдрызг, иначе они вряд ли так грязно 
выражались бы.

Я вернулся к столу. Наш главный инженер тянется за своим бокалом. Человек, 
совершенно непохожий на капитана. Черные глаза и заостренная бородка делают его 
похожим на испанца с портрета Эль Греко. Нервный тип. Но лодку знает до 
последнего винтика. Ему двадцать семь лет. Правая рука командира. Всегда ходил 
в море со Стариком. Они понимают друг друга с полуслова.