Ширинки расстегнуты, члены наружу, сплошной фонтан мочи.

Командир гудит. Шеренга расступается, и мы медленно проезжаем между двумя 
рядами людей, писающих по стойке смирно.

— Мы называем это «пожарная команда» — они все с нашей лодки.

Шеф на заднем сиденье ворчит.

— Остальные в борделе, — говорит Командир. — У них там сегодня аврал. Меркель 
ведь тоже выходит в море завтра утром.

На протяжении мили не видно ни души. Затем в свете фар появляется двойной 
кордон военной полиции.

— Будем надеяться, что все наши ребята будут утром на борту, — раздается голос 
позади нас — Они любят позадираться с береговыми патрулями, когда выпьют…

— Не узнают даже своего командира — бормочет Старик себе под нос. — Это уж 
слишком.

Теперь он едет медленнее.

— Я сам себя неважно чувствую, — говорит он, не поворачивая головы. — Слишком 
много церемоний для одного дня. Сначала эти похороны сегодня утром — того 
боцмана, которому досталось во время воздушного налета на Шатонеф. А посередине 
похорон — снова налет, настоящий фейерверк. Это не совсем прилично — особенно 
во время похорон! Наши зенитчики сбили три бомбардировщика.

— А что еще? — интересуюсь я у Старика.

— Сегодня больше ничего. Но эта вчерашняя казнь просто вывернула меня наизнанку.
 Дезертирство. Дело ясное. Инженер-дизелист. Девятнадцать лет. А потом днем 
этот забой свиней в «Маджестике». Наверно, намечался банкет. Холодец, или как 
это там называется, — в общем, никто не в восторге от этого варева.

Старик останавливается перед заведением: на садовой ограде метровыми буквами 
выведено: «БАР РОЙАЛЬ». Это строение из бетона, напоминающее формой корабль, 
расположенное между главной прибрежной и вспомогательной дорогой, выходящей из 
соснового леса и пересекающейся с главной под острым углом. Прямо посреди 
фронтона — на мостике «корабля» — витраж, похожий на большую палубную 
надстройку.

Посетителей бара развлекает Моник — девушка из Эльзаса, которая знает лишь 
несколько слов по-немецки. Черные волосы, карие глаза, много темперамента и 
сисек.

Помимо Моник, достопримечательностями заведения являются три официантки в 
накрахмаленных блузках и группа из трех нервных тусклых музыкантов, из которых 
выделяется лишь мулат-ударник, который, кажется, сам получает удовольствие от 
своей игры.

ТОДТ реквизировало это здание и сделало косметический ремонт. Теперь оно 
представляет собой смесь Fin de Siecle и Германского музея искусств. Лепнина 
над оркестром изображает пять чувств или пять граций. Сколько было граций, пять 
или три? Командующий флотилией отобрал помещение у ТОДТ'а, сославшись на то, 
что «подводникам нужен отдых», «офицеры-подводники не могут проводить все 
свободное время в публичных домах» и «нашим людям нужна более изысканная 
атмосфера».

Более изысканная атмосфера заключается в потертых коврах, стульях с 
потрескавшейся кожаной обивкой, белых декоративных решетках на стенах, 
украшенных искусственными виноградными лозами, красных абажурах на бра и 
выцветших шторах из красного шелка на окнах.

Командир, усмехаясь, оглядывает зал, останавливая свой властный взгляд на 
компаниях, сидящими за разными столиками. Его губы поджаты, брови нахмурены. 
Затем он неспеша придвигает стул, тяжело садится и вытягивает ноги перед собой. 
Официантка Клементина уже семенит к нему, ее груди колышутся вверх-вниз, Старик 
заказывает нам всем пиво.

Его не успевают принести, как дверь распахивается, и вваливаются пять человек, 
все обер-лейтенанты, судя по полоскам на их рукавах, за ними следом еще три 
лейтенанта и один младший лейтенант. Трое обер-лейтенантов носят белые фуражки: 
офицеры-подводники.

На свету я узнаю Флоссманна. Неприятный, вспыльчивый тип, плотно сбитый блондин,
 который недавно хвастался, как во время последнего рейда в ходе артиллерийской 
атаки корабля без охранения первое, что он сделал, это открыл огонь из пулемета