Крошка Зорнер, подтянувшись, вылезает из трюма и снимает с носа зажим. С его 
обнаженного туловища капает пот. Он видит Старика, и его рот раскрывается от 
изумления.

Старик откладывает в сторону кусок хлеба и нож: представление окончено.

Снизу долетает раздраженный голос шефа:

— Черт побери! В чем теперь проблема? Зорнер, почему погас свет?

— Черт! — говорит кто-то.

Ясно, что им внизу не хватает рабочих рук. Я замечаю в углу кают-компании 
фонарь, дотягиваюсь до него, проверяю. Работает. Опираясь сзади руками и 
засунув фонарь за ремень брюк, я опускаюсь вниз. Шеф снова недоволен:

— Что, черт возьми, происходит? У нас будет когда-нибудь свет или нет?

И тут являюсь я как луч света в темном царстве — как Господь Бог в сиянии своей 
славы. Шеф встречает меня молчанием. Словно собираясь ремонтировать днище 
автомобиля, я вытягиваюсь, повернувшись на бок, на платформе тележки, ездящей 
по рельсам, проложенным под палубой. А здесь внизу — уютное местечко! Я надеюсь,
 что шеф не обманывает сам себя: если мы не оживим мотор, то все наши мучения 
окажутся напрасными. Даже я понимаю это. Забавно, что он не произносит ни слова.
 Рядом с собой я вижу его правую ногу, неподвижную, словно у мертвеца. Хорошо 
хоть, что я слышу его прерывистое дыхание. Вот он говорит мне, куда надо 
светить, и в луче света я вижу его покрытые маслом пальцы, то переплетающиеся, 
то расходящиеся, касающиеся друг друга и сразу разлетающиеся в разные стороны.

Я молча заклинаю его не останавливаться. Не суетись, не нервничай! Работай 
хорошо, не спеша. Все зависит от тебя.

Вдруг я вижу нас со стороны: картина, виденная уже тысячу раз — мужественные 
герои, перепачканные маслом и грязью, застывшие в живописных позах, киношные 
саперы с искаженными лицами и крупными каплями пота на лбу.

Вот потребовалась помощь и моей незанятой руки. Затянуть здесь потуже. Все 
нормально, я зацепился. Теперь осторожнее, чтобы гаечный ключ не соскользнул. 
Черт, слетел! Попробуем еще раз.

Если бы только мы могли пошевельнуться. Здесь тесно, как в горняцкой галерее, 
только вместо того, чтобы пробивать штольню, мы орудуем ключами, плоскогубцами 
и контактными перемычками. Уже почти нечем дышать. Господи, не дай шефу 
потерять сознание! Он зажал гаечный ключ во рту, словно индеец, изготовившийся 
к прыжку — свой нож. Он уполз вперед на добрых три метра. Я следую за ним по 
пятам, попутно обдирая себе обе голени.

Я представления не имел, что аккумуляторная батарея под пайолами, по которым мы 
ежедневно ходили, такая большая. Я всегда представлял себе «аккумулятор» как 
что-то намного меньших размеров. Этот похож на сильно увеличенный вариант 
автомобильного аккумулятора, но какая часть этой громадины сохранилась в 
рабочем состоянии? Если в носке дырок больше, чем вязки, то это уже не носок, а 
тряпье. А мы сейчас имеем дело с развалиной — эти ублюдки превратили всю лодку 
в груду металлолома.

Воздуха! Ради бога, дайте хоть немного воздуха! Стальные тиски насмерть сдавили 
мне грудь.

Вверху показывается голова. Я испытываю невольное желание вцепиться в нее. Я не 
могу узнать лицо, потому что оно перевернуто на сто восемьдесят градусов: 
трудно опознать человека, стоящего на голове.

Шеф подает мне знак. Нам пора выбираться отсюда. Нам протягивают руки, готовые 
помочь. Я дышу резкими, прерывистыми глотками.

— Ну что, замудохались? — спрашивает кто-то.

Я смутно слышу его голос. Нет сил даже ответить «Да!». Не хватает дыхания. 
Легкие поднимаются и опускаются внутри меня. По счастью, для меня находится 
немного места на койке шефа среди его чертежей. Слышу, как кто-то говорит, что 
сейчас два часа. Всего лишь два?

Шеф докладывает Старику, что нам нужна проволока. Оказалось, что перемычек не 
хватит даже на эту половину батареи.

Внезапно складывается такое впечатление, что наша главная задача — не подняться 
на поверхность, а раздобыть проволоку: Шеф предлагает решить все наши проблемы 
одним куском проволоки. К поискам подключается даже второй вахтенный офицер.