Рядом с лампой какое-то жужжание. Муха! Она тоже выжила. Вероятно, она всех нас 
переживет.

Сколько все-таки сейчас времени? Обнаруживаю, что мои часы пропали. Плохая 
примета! Я ухитряюсь взглянуть на часы шефа. Несколько минут после полуночи.

Появляется командир и вопросительно смотрит на шефа.

— Нельзя починить имеющимися средствами, — могу расслышать я из его ответа.

Каких же материалов нам недостает? Или нам следует пригласить рабочих с верфи? 
Собрать специалистов, построивших лодку?

Все палубные плиты были немедленно подняты и сложены перед нашим столом и в 
проходе. Два человека работают внизу, в первой батарее. Им вниз с поста 
управления передают куски кабеля и инструменты.

— Срань господня! — слышу я голос снизу. — Ну и вонь!

Внезапно из отверстия высовывается Пилигрим. Его глаза слезятся. Тяжело кашляя, 
он рапортует в сторону поста управления, так как не может разглядеть шефа, 
сидящего в кают-компании:

— Всего вытекло двадцать четыре аккумуляторных банки!

Двадцать четыре из скольких? Эти двадцать четыре добьют нас или же это вполне 
допустимое количество? Шеф распрямляется и велит Пилигриму с его подручным 
надеть спасательное снаряжение. С центрального поста передают две коричневые 
сумки. Я протягиваю их вниз.

Пока те двое еще заняты облачением в аварийную экипировку, шеф лично спускается 
вниз через дырку перед нашим столом. Спустя несколько минут он снова 
протискивается наружу и, откашливаясь, поспешно достает электросхему 
аккумуляторов из шкафчика, расстилает ее поверх других чертежей и начинает 
внимательно изучать. Он зачеркивает отдельные банки — все двадцать четыре.

— В любом случае одних перемычек не хватит, — он даже не поднимает головы от 
схемы. Это значит, что расколовшиеся банки можно попросту взять и вышвырнуть за 
борт. Шеф хочет соединить несколько оставшихся неповрежденных банок перемычками 
и посмотреть, заработают ли они.

Похоже, поиск наикратчайшего пути, которым можно соединить уцелевшие 
аккумуляторные банки, оказался чрезвычайно сложной задачей. Шеф начинает 
покрываться потом, проводит линию, чтобы тут же зачеркнуть ее. При этом он 
поминутно шмыгает носом.

Через кают-компанию продвигается Жиголо, балансируя большим ведром известковой 
побелки, которая плещется во все стороны. Она должна нейтрализовать серную 
кислоту, которая вытекла из аккумуляторов, чтобы не допустить выделения паров 
хлора. Я слышу, как Жиголо открывает дверь гальюна. Там внутри есть сливное 
отверстие умывальника, через которое известка попадет прямиком в трюм под 
аккумуляторными батареями.

— Давайте, шевелитесь! Быстрее! — орет шеф. Затем он нерешительно встает. Все 
еще держа в руках схему, он наклоняется над лазом в аккумуляторное отделение и 
отдает приглушенные команды человеку внизу — Пилигриму. Я не могу расслышать, 
что тот отвечает. Со стороны кажется, будто шеф вещает в пустоту. Из отверстия 
доносятся странный сдавленный кашель и стоны.

Командир в полный голос приказывает подать белый хлеб с маслом. Может, я 
ослышался: белый хлеб и масло? Сейчас? Он точно не голоден. Он старается 
показать, что на самом деле все обстоит нормально, что у командира разыгрался 
аппетит. А всякий человек с хорошим аппетитом не может по настоящему быть в 
беде.

Стюард, проделывая на ходу акробатические пируэты, доставляет огромный ломоть 
белого хлеба и нож. Откуда во всей этой неразберихе он ухитрился раздобыть 
хлеб?

— Хотите половинку? — предлагает мне командир.

— Нет, благодарю!

Он изображает на лице что-то вроде усмешки, затем откидывается назад и 
демонстрирует нам, как надо жевать. Его нижняя челюсть ходит туда-сюда как у 
коровы, пережевывающей жвачку.

Два моряка умудряются перебраться через отверстие в палубе, перехватываясь 
поочередно руками вдоль трубы, и видят вкушающего командира. Это значит, что 
весть о его трапезе облетит всю лодку — на что он, собственно, и рассчитывает.