— Вон та маленькая, третья слева, я ее поимел!

— Врешь!

— Честное слово, это правда!

Слева по борту, ближе к корме, внезапно вспенилась вода. Полностью, пока она 
полностью не наполнилась воздухом, продули первую цистерну плавучести. 
Мгновение спустя вода забурлила вдоль обоих бортов: цистерны продуваются одна 
за другой — верхняя палуба поднимается повыше над поверхностью воды.

Артиллерист сверху кричит: «Вот такую посудину!» и разводит руками, как рыбак, 
хвастающийся своим уловом. Один из нашей команды в ответ показывает язык. 
Раздаются всевозможные шутки, насмешки, строят друг другу рожи. Не со зла, 
по-доброму подтрунивают — но этот юмор скоро прекратится.

Пора и вправду отваливать. Командир, офицеры, вся команда на борту. Замена 
Бекера, которому досталось в Магдебурге, — бледный, тощий восемнадцатилетний 
юнец.

Пик прилива был час назад. Нам будет легко выйти в море.

Наша команда на верхней палубе с честью играет отведенную ей роль в этом 
спектакле — как здорово наконец-то выйти в море! А провожающие на пирсе делают 
вид, что умирают от зависти к нам. Вы уходите в чудесный круиз! Вы будет бить 
врага и заслужите все медали, а мы, несчастные, останемся в долбаной Франции 
лапать потаскушек.

Я выпрямляюсь в своем жестком кожаном облачении. Я стою, вызывающе засунув руки 
в карманы куртки на войлочной подкладке, достающей до колен, и притопываю 
ногами, обутыми в тяжелые сапоги на пробковой подошве, защищающей от ледяного 
холода железа.

Старик усмехается:

— Что, невтерпеж?

Музыканты военного оркестра в своих стальных шлемах тупо смотрят на нас.

Неряха-фаготист во втором ряду уже в пятый раз облизывает мундштук своего 
инструмента, как будто это леденец.

И секунды не прошло после того, как он все-таки вылизал свой фагот, и…

Кривоногий дирижер поднял свою палочку и грянула медь; еще секунда — и все 
разговоры потонули в музыке.

Убрали обе сходни.

Первая вахта заняла свои места. Вторая вахта остается на верхней палубе. Первый 
вахтенный свистит сигнал отхода. Командир ведет себя так, как будто все 
происходящее его совершенно не касается, и невозмутимо попыхивает толстенной 
сигарой. Наверху, на пирсе, Труманн тоже закурил свою. Они салютуют друг другу, 
зажав сигары между указательным и средним пальцами. Первый вахтенный офицер 
раздраженно отворачивается.

Оркестр смолк.

— Где Меркель? — задает вопрос Старик, показывая на пирс.

— Не получил разрешение выйти в море.

— Стыд и позор!

Старик, прищурившись, смотрит в небо, затем обволакивается особенно густым 
облаком дыма, как паровой буксир.

— Отдать все концы, кроме швартовых!

Солдаты на пирсе отдают носовые и кормовые. Матросы на палубе, слаженно 
действуя, собирают их. Заметно, что они уже семь раз уходили в поход.

— Левая машина, самый малый вперед! Правая машина, малый назад! Обе машины, 
стоп!

Теперь в воду плюхаются швартовы.

Наши кранцы проплывают мимо округлого брюха внешнего бункера. Бурление воды за 
кормой заставляет меня обернуться назад.