— Итак, шеф, все ясно?

— Jawohl, господин каплей, — отзывается шеф, так оживленно кивая головой в знак 
согласия, что можно подумать, его рвения вполне достаточно, чтобы кивать 
бесконечно.

Повисает напряженная тишина. Сейчас Старику позарез нужен сомневающийся 
оппонент. Шеф с удовольствием готов взять на себя эту роль. На самом дел он 
всего лишь пару раз хмыкает себе под нос, но этого достаточно, чтобы выразить 
определенную долю недоверия. И хотя мы все — кроме, разумеется, командира — 
теперь выжидательно уставились на шефа, он лишь склоняет голову набок, словно 
грач, разглядывающий дождевых червей в короткой траве. Он и не собирается 
произносить свои сомнения вслух — он лишь позволяет промелькнуть легкому намеку 
на оные. Этого вполне достаточно для вступления. Он опытный актер — он тянет 
свое время, обучившись этому у Старика.

Вся наша компания наслаждается этой немой сценой в течение добрых пяти минут. 
Наконец Старик полагает, что времени прошло вполне достаточно.

— Итак, шеф, — подбадривающе произносит он.

Но шеф держится удивительно хорошо. Он очень осторожно качает головой и 
придерживается своей сдержанной линии игры:

— Абсолютно первоклассная идея, господин каплей! Настоящая находка.

Я просто потрясен хладнокровием этого чертова сына! Подумать только, во время 
последней атаки я опасался, что он находится на грани нервного срыва.

С другой стороны, Старик тоже достойно поддерживает представление. Он 
по-прежнему не проявляет никакой заметной реакции, просто нагибает голову и из 
уголка глаза наблюдает за шефом, словно желая понять настрой пациента так, 
чтобы тот этого не заметил. Приподнятая левая бровь означает его 
обеспокоенность здоровьем больного: настоящая салонная комедия.

Шеф притворяется, что не замечает психиатрического обследования со стороны 
командира. С великолепно разыгранным равнодушием он приподнимает правую ногу, 
сцепляет руки под коленом и совершенно безмятежно разглядывает деревянные 
прожилки на потолке.

В тот момент, когда тишина становится напряженной, обстановку разряжает 
появление стюарда. Даже актеры второго плана сегодня в ударе, вступая в игру в 
тот самый миг, когда пора положить конец немой сцене.

Супница совершает круг почета вокруг стола. Мы принимаемся хлебать и жевать, 
молча поглощая содержимое тарелок.

Мне на глаза опять попадается наша муха. Она марширует по фотографии 
командующего, прямиком в его широко открытый рот. Как жаль, что это происходит 
не на самом деле: черная муха размером с небольшой пельмень — и прямо ему в 
глотку, в самый ответственный, завершающий момент потрясающей воздух речи, 
этого образчика ораторского искусства: «В атаку — вверх и вперед… уффф…». Муха 
взмывает в воздух, и командующий успевает промолвить только первый слог до того,
 как подавиться ею. Наша муха не сошла на берег в Виго: она справилась с 
искушением стать шпанской мушкой. Испанская шпанская мушка — подумать только! 
Она осталась на борту, доказав этим свою преданность. Никто не дезертировал. Мы 
все остались на борту, все в наличии и наперечет, включая нашу муху. На данный 
момент она здесь единственное создание, которое может идти и лететь туда, куда 
ей вздумается. На нее, в отличие от нас, не распространяются приказы 
командующего. Наглядный пример верности долгу. Сквозь бурю и пламя — вместе с 
нами. Крайне похвально.

Впереди, на носу, похоже, начинается вечер оперного пения. Сквозь задраенный 
люк слышатся обрывки песни. Едва люк открывается, как из кубрика доносится 
громкое хор:

		Вот бредет шейх, 
		Он горбатей всех…

Эти слова повторяются без конца. Когда я уже потерял всякую надежду хоть на 
какое-то обновление текста, самые знающие певцы переходят к следующей строфе:

		По бескрайним просторам Сахары 
		Брела старая древняя блядь. 
		Вдруг навстречу ей мерзкий развратник. 
		Она «Ой!», он «Ух!», вместе «Ах!».

— Похоже, у нас началась «Арабская наделя»! Наверно, это как-то связано с тем, 
что мы держим курс зюйд, — замечает Старик. — Они надрывают глотки, чтобы 
заглушить свой страх.