Видя, что у Старика, похоже, после завтрака выдалась свободная минутка, я 
обращаюсь к нему за некоторыми разъяснениями:

— Это сильное течение, впадающее в Средиземное море — я все-таки не понимаю. 
Откуда берется такая масса воды?

Я должен набраться как следует терпения. Старик никогда не дает быстрых ответов.
 Сперва он наклоняет голову набок и хмурится — я чувствую, как предложения 
приобретают законченную форму.

— Ну…там…все-таки достаточно любопытные природные условия.

Пауза. Теперь законы жанра требуют, чтобы я пожирал глазами его лицо, вытягивая 
из него следующие слова.

— Вы уже знаете, что у Средиземноморья есть не только втекающее, но и 
вытекающее из него течение. Их два, одно над другим: верхнее — внутрь, нижнее — 
наружу. Причина заключается в том, что практически во всем регионе круглый год 
выпадает крайне мало осадков. И в то же время там беспрестанно печет солнце — 
значит, испаряется много влаги. А так как соль не улетучивается вместе с водой, 
ее содержание увеличивается. Чем соленее вода, тем она тяжелее. Все ясно и 
логично, не так ли?

— Пока — да.

Старик прекращает артобстрел своей эрудицией. Посасывая нераскуренную трубку, 
он словно всем своим видом показывает, что теорема доказана — что и требовалось 
доказать. Лишь когда я начинаю приподниматься, он решает продолжить:

— Соляной раствор опускается вниз, образуя глубинные пласты Средиземного моря, 
а так как они пытаются опуститься еще глубже, он вытекает через пролив в 
Атлантику и останавливается на километровой глубине, где его плотность 
уравнивается с плотностью окружающей воды. В то же время наверху тоже 
происходит выравнивание слоев. Менее соленая вода затекает из Атлантики в 
бассейн Средиземного моря, восполняя выпарившуюся воду.

— …и глубинный пласт воды, вылившийся в Атлантику.

— Именно!

— И мы собираемся воспользоваться в своих целях разумно устроенным круговоротом 
воды в природе — то есть, проскользнуть внутрь вместе с замещающим потоком 
менее соленой воды?

— Другого пути нет…

По приказу командира я несу вахту в качестве дополнительного наблюдателя.

— Когда земля так близко — жди подвоха!

Не проходит и полчаса, как кормовой наблюдатель по левому борту кричит:

— Самолет на семидесяти градусах!

Второй вахтенный офицер моментально разворачивается, чтобы посмотреть в том 
направлении, куда показывает вытянутая рука матроса.

Я уже около башенного люка. В то мгновение, когда я влетаю в него, я слышу 
сигнал тревоги, вслед за которым немедленно раздается пронзительная трель 
звонка. Из носового люка одним прыжком выскакивает шеф.

Аварийные клапаны выпуска воздуха открыты, бешено вращаются штурвалы с белыми и 
красными спицами.

Сверху раздается голос второго вахтенного:

— Погружение!

Ужасно медленно, словно преодолевая неимоверную нагрузку, начинает двигаться 
стрелка глубинного манометра.

— Все на нос! — отдает приказание шеф. Скорее падая вперед головой, нежели 
просто бегом, вся свободная команда ураганом проносится через центральный пост 
в носовой отсек.

Командир сидит, сгорбившись на рундуке с картами. Мне видна лишь его 
сгорбленная спина. Он первый делает движение: встает и левой рукой жестом 
рассерженного режиссера на съемочной площадке всем дает отбой, одновременно 
засунув правую руку глубоко в брючный карман: