Он обеими руками сгреб воздух, показывая, как именно проделал тогда этот маневр.


Еще позже между двумя койками слышится перешептывание:

— Ну, как ты?

— А как ты думаешь? Какая разница, куда нас пошлют, ведь так?

— Да брось ты, давай начистоту! Ты думаешь, я не понимаю, отчего ты такой 
понурый? Ладно, теперь-то уж все кончено! Не терзай себя понапрасну. О твоей 
крошке позаботятся. В конце концов, она очень даже впечатляющая куколка. Такая 
не будет долго пылиться в одиночестве…

На другой день в каюте младших офицеров преобладает задумчивая атмосфера, если 
не считать нескольких показных публичных выступлений Зейтлера и Френссена. 
Междукоечный треп прекратился. Нам предстоит не детская забава — теперь это уже 
понимают все.

За обедом Старик начинает заводит разговор о том, как он собирается пройти 
Гибралтар — как всегда, делая паузы и испытывая наше терпение; можно подумать, 
будто он впервые собирает воедино свои мысли, словно кусочки мозаичной 
головоломки — словно он не обдумывал свой план часами напролет, оценивая каждую 
опасность, затем отвергая весь план напрочь, снова складывая все части вместе, 
взвешивая все «за» и «против».

— Мы воспользуемся ночью — подойдем по поверхности. Так близко, как только 
сможем. Это будет настоящая скачка с препятствиями.

«Только в качестве препятствий у нас будут эсминцы и прочие патрулирующие суда»,
 — добавляю я про себя.

— Затем мы просто уйдем на глубину и пройдем под ними.

Я не решаюсь даже взглядом выказать свое любопытство и потому притворяюсь, 
словно мне все понятно: ну конечно, все совершенно ясно — попросту пройдем под 
ними. Так сейчас все делают.

Старик продолжает смотреть прямо перед собой. Похоже, он размышляет и потому не 
произносит больше ни слова, вероятно, полагая, что и так уже достаточно сказал.

Уйдем на глубину! Не самое обнадеживающее выражение. В животе возникает такое 
же ощущение, словно проваливаешься вместе с лифтом. Но если наш дельфийский 
оракул хочет, чтобы все было именно так, значит, так мы и поступим — уйдем на 
глубину.

Второму вахтенному не так хорошо удается справиться с выражением своего лица, 
как мне. Похоже, его глаз дергается в нервном тике — такое впечатление, будто 
он, подмигивая, хочет спросить о чем-то, — новый, ненавязчивый способ получить 
дополнительную информацию.

Но Старик вновь запрокидывает голову, словно сидит в кресле у парикмахера. 
Наконец, выждав две-три минуты, он вкратце поясняет свой замысел качественной 
деревянной обшивке потолка:

— Видите ли, через Гибралтарский пролив проходят два течения: поверхностное — 
из Атлантики в Средиземное море — и глубинное, которое движется в 
противоположном направлении. И оба они достаточно сильные.

Он выпячивает нижнюю губу и втягивает щеки, потом вперяет взор вниз и снова 
погружается в молчание.

— Течение скоростью в семь узлов, — наконец выдает он фразу, словно давно 
приберегаемое на десерт лакомство, чтобы мы некоторое время насладились им.

Тут я начинаю прозревать. Уйдем на глубину — на этот раз он подразумевал 
горизонтальное движение, а вовсе не обычное вверх или вниз.

Совершенно очевидно — и гениально!

Проще нельзя себе и представить — нырнуть и позволить течению пронести себя 
через пролив — бесшумно, и к тому же сберегая горючее.

Правила игры требуют от нас выказать усталость. Никакого удивления. Ни единого 
кивка, даже глазом не моргнуть. Старик снова надувает нижнюю губу и весомо 
кивает головой. Шеф позволяет себе подобие кривой ухмылки. Старик отмечает это, 
делает глубокий вдох, снова принимает парикмахерскую посадку и задает вопрос 
неожиданно официальным тоном: