Он собирается продолжить, но Старик перебивает его:

— Очень хорошо, Хекер; ясно, что мы пока не в состоянии добраться до него.

Хекер старается принять суровое выражение лица, но теряет равновесие. Он 
удержался от падения лишь потому, что успел ухватиться за верх шкафчика.

— Ох уж эта молодежь! — замечает Старик. — Иногда они просто удивляют! — И 
потом добавляет. — Когда торпеды заряжены, чувствуешь себя совсем по-другому!

Я догадываюсь, что сейчас у него есть всего одно желание — атаковать зсминец, 
который гонял нас. Он снова поставит все на одну карту, но, вне всякого 
сомнения, он задумал что-то еще…

Он решительно встает, застегивает на своей дубленой безрукавке три пуговицы, 
поглубже натягивает фуражку на голову и направляется на пост управления.

Объявляется шеф, дабы сообщить, что неисправности в кормовом отсеке устранены 
при помощи материала, оказавшегося на борту лодки. Оказавшееся на борту лодки — 
это тоже самое, что подручный материал, то есть ремонт — временный.

Я пролезаю на центральный пост следом за Стариком.

Вахта мостика уже находится в полной готовности. Второй инженер занял позицию 
за операторами рулей глубины. Лодка быстро поднимается. Скоро мы окажемся на 
перископной глубине.

Не тратя времени на слова, Старик поднимается в боевую рубку. Заработал мотор 
привода перископа. Опять раздаются щелчки, перемежаемые паузами. Я не в силах 
нормально дышать, пока сверху не доносится громкий, чистый голос:

— Всплытие!

Эффект от выравнивания давления подобен удару. Мне одновременно хочется и 
заорать, и как можно глубже вдохнуть воздуха, но вместо всего этого я просто 
стою, как и все остальные, собравшиеся тут. Действуют лишь мои легкие, 
закачивая внутрь меня свежий морской воздух. Сверху раздается голос командира:

— Запустить оба дизеля!

Сзади, в машинном отделении, сжатый воздух врывается в цилиндры дизелей. Поршни 
заходили вверх и вниз. А теперь зажигание! Дизели очнулись. По лодке пробежала 
дрожь, сильная, как первый рывок трактора. Трюмные помпы гудят, вентиляторы 
гонят воздух сквозь всю лодку — обилие звуков расслабляет нервы не хуже горячей 
ванны.

Я вылезаю на мостик вслед за наблюдателями.

Боже мой! Над горизонтом полыхает чудовищный пожар.

— Это — третий пароход! — кричит командир.

На фоне темного неба я различаю черное облако, поднимающееся над огненным адом: 
столб дыма, извиваясь подобно гигантскому червю, уходит ввысь. Мы направляемся 
прямиком к нему. Вскоре становятся хорошо заметны очертания носа и кормы судна, 
но его середина почти что неразличима.

Ветер доносит острый, удушливый запах солярки.

— Перебили им хребет, — отрывисто бросает командир. Он приказывает полный 
вперед и меняет курс. Теперь наш нос смотрит прямиком на зарево.

Огненное сияние мерцает, подсвечивая снизу огромные облака дыма, и за смогом 
нам становятся видны языки пламени.

Время от времени целое облако расцвечивается изнутри желтыми сполохами, а 
некоторые вспышки возносятся ввысь, словно осветительные ракеты. Взрываются 
настоящие ракеты, чей кроваво-красный свет пробивается сквозь дымовую завесу. 
Их отражения пробегают по темной воде между нами и горящим транспортом.

Единственная мачта торчит обуглившимся грозящим перстом из моря бушующего 
пламени, выделяясь на его фоне. Ветер несет дым на нас, словно корабль хочет 
укрыться и уйти на дно незаметно. Виднеется лишь корма танкера, напоминающая 
почерневший блокшив старого парусника. Должно быть, она накренилась в нашу 
сторону: когда ветер относит дым, я различаю наклонившуюся палубу, несколько 
надстроек, обрубок, бывший прежде погрузочным краном.

— Можно не стрелять по новой! — сиплый голос командира кажется простуженным. 
Его слова перетекают в хриплое клокотанье, которое, кажется, тонет в пьяном