смехе.

Тем не менее, он не приказывает лодке отвернуть в сторону. Напротив, мы 
медленно подходим все ближе и ближе к самому пеклу.

Вокруг всей кормы танкера из воды высовываются темно-красные языки пламени: 
само море горит. Это разлилось топливо.

— Может, нам удастся выяснить ее имя! — говорит командир.

До нас долетает треск, как от горящего хвороста, потом раздается резкий свист и 
щелчки. Теперь море становится желтым, отражая пламя, охватившее корму, и 
красным — от полыхающего горючего.

И нас всех тоже охватывает это алое зарево. Каждая прорезь нашего ограждения 
отчетливо видна на фоне беснующегося пламени.

Я поворачиваю голову. Все лица покраснели — окровавленные уродливые маски.

Прогремел еще один взрыв. А потом — я насторожил свой слух — разве не чей-то 
крик раздался? Могли на борту остаться люди? Разве не заметил я только что 
машущую руку? Я сощуриваю глаза, но в бинокле видны лишь пламя и дым. Ерунда, 
никакой человеческий голос не может доноситься из этого ада.

Что Старик собирается предпринять? Он постоянно отдает указания рулевому. Мне 
известна их цель: держать курс прямо на пожарище — не показывать свой силуэт на 
багровом фоне.

— Смотрите быстрее! — говорит Старик, и добавляет:

— Она может в любую минуту уйти под воду!

Я едва слышу его. Мы стоим, недвижимы. Сумасшедшие, отчаянные, заглянувшие 
вглубь огненного ада с его порога.

Сколько до нее? Восемьсот метров?

Меня неотступно точит беспокойство, вызванное грандиозными размерами такого 
большого корабля. Из скольких людей как минимум должна была состоять его 
команда? Сколько из них уже погибло? — двадцать, тридцать? Конечно, британские 
корабли сейчас ходят с как можно меньшим экипажем. Может, они даже делят часы 
между двумя, а не тремя, вахтами. Но вахту не могут нести меньше, чем два 
матроса, да еще восемь человек в машинном отделении, на рации, офицеры и 
стюарды. Забрал ли их эсминец? Чтобы снять их, ему пришлось бы остановиться — 
мог ли эсминец пойти на такой риск, с подводной лодкой в непосредственной 
близости?

В небо взлетает ослепительно-красный столб огня: корма, все еще удерживающаяся 
на плаву, выстреливает сноп искр. А затем в небо взмывает ракета, взывающая о 
помощи. Значит, там до сих пор остались люди? Боже всемогущий — в этой 
преисподней?

— Она выстрелила сама по себе. На борту никого нет. Это невозможно! — замечает 
Старик обычным голосом.

Я еще раз вглядываюсь через бинокль сквозь дым. Там! Никакого сомнения: люди! 
Они столпились на корме. На секунду они отчетливо видны на фоне полыхающего 
занавеса. Теперь некоторые стали прыгать в воду; на корабле остались лишь две 
или три фигуры, мещучиеся взад-вперед по палубе. Вот одну из них подбрасывает в 
воздух. Я четко вижу ее, похожую на куклу с оторванными конечностями, 
выделяющуюся на красно-желтом зареве.

Штурман орет:

— Там еще несколько!

И показывает на воду перед носом пылающего танкера. Я вскидываю бинокль: там 
плот с двумя моряками на нем.

Я смотрю на них, не отрываясь, не менее полминуты. Никакого шевеления. Они, без 
всякого сомнения, мертвы.

Но вон там! Черные бугорки — они плывут!

Второй вахтенный офицер тоже переводит бинокль в их направлении. Старик не 
сдерживается:

— Ради бога, смотрите в свою сторону! Вы, кажется, должны наблюдать за кормовым 
сектором.