Я не знаю, что делать. Ему нельзя лежать здесь, в таком виде, чтобы его видели 
все, снующие мимо. Я громко откашливаюсь, будто у меня запершило в горле — и 
Старик моментально пробуждается, выпрямившись в один миг. Но он ничего не 
говорит, лишь жестом приглашает присесть.

Наконец он спрашивает, запинаясь:

— Как там дела на носу?

— Одна рыбешка уже внутри трубы. Они там уже все почти готовы. Я имею ввиду 
людей — не работу.

— Хмм! А на корме вы были?

— Нет, там слишком много работы.

— Да уж, там должно быть действительно погано. Но шеф справится: он чертовски 
искусный танцмейстер.

Затем он кричит в сторону камбуза:

— Еду! И для вахтенных офицеров тоже.

И теперь обращаясь ко мне:

— Никогда не стоит упускать случай отпраздновать победу — хотя бы только куском 
хлеба и маринованным огурцом.

Приносят тарелки, ножи и вилки. Вскоре мы уже сидим за правильно сервированным 
столом.

Я повторяю про себя, как идиот: «С ума можно сойти — просто рехнуться». Перед 
моими глазами — гладкий чистый стол, тарелки, ножи, вилки, чашки, освещенные 
уютным электрическим светом. Я уставился на Старика, помешивающего чай 
блестящей ложечкой, на первого вахтенного офицера, разделывающего колбасу, на 
второго вахтенного, разрезающего вдоль маринованный огурец.

Стюард задает мне вопрос, не хочу ли я еще чаю.

— Я!? Чаю? Ах, да! — его вопрос не сразу доходит до меня. В моей голове еще 
гремят сотни глубоководных разрывов. Каждый мускул ноет от отчаянного 
напряжения. У меня свело правое бедро. При каждом укусе я ощущаю свои челюстные 
мускулы — это от сильного стискивания зубов.

— На что вы там так пристально смотрите? — спрашивает командир с набитым ртом, 
и я поспешно подцепляю вилкой кусок колбасы. Не позволяй глазам закрыться. Ни в 
коем случае не начинай размышлять. Жуй, тщательно пережевывая пищу, как ты 
обычно делаешь. Переведи глаза. Моргни.

— Еще огурчик? — предлагает Старик.

— Да, пожалуйста — спасибо!

Из прохода доносится глухой топот. Это Инрих, что ли, сменивший в рубке 
акустика Херманна, пытается обратить на себя внимание? Громкий топот сапог, 
затем он объявляет:

— На двухстах тридцати градусах — глубинные взрывы.

Его голос звучит намного выше, чем Херманна, тенор вместо баса.

Я пытаюсь сопоставить его рапорт с нашим курсом. Два румба по левому борту.

— Ну, пора всплывать, — говорит Старик с полным ртом. — Корабельное время?

— 06.55, — отвечает штурман с поста управления.

Старик поднимается, дожевывая пищу, стоя ополаскивает рот большим глотком чая, 
и в три размашистых, уверенных шага оказывается в конце прохода:

— Через десять минут мы всплываем. Занесите в журнал: «06.00, зарядили торпеды. 
06.55, на двухстах тридцати градусах слышны глубинные взрывы».

Затем он возвращается и опять забивается в свой угол.

Появляется запыхавшийся Хекер, глотающий ртом воздух. Ему приходится сделать 
пару глубоких вдохов, прежде чем он может выдавить хоть слово. Боже, взгляни на 
него! Пот течет с него ручьями. Он еле стоит на ногах, докладывая:

— Четыре носовых торпеды заряжены. Кормовой аппарат…