— Я требую рапорт! — отрывисто заявляет командир, отворачиваясь от манометров и 
увидев людей, столпившихся в полутьме у кормового люка.

Он рефлексивно втягивает голову в плечи и слегка наклоняет корпус вперед.

— Шеф, подайте мне ваш фонарик, — шепотом приказывает он.

В толпе, нахлынувшей с кормы, происходит шевеление. Они отпрянули назад, словно 
тигры перед своим укротителем. Один из них даже умудрился поднять ногу и, не 
поворачиваясь, шагнуть обратно в люк. Прямо как в цирке. Фонарик в руке 
командира выхватывает из темноты только спины моряков, которые, зажав под 
мышкой спасательный комплект, спешат проскочить назад в люк, ведущий на корму.

Рядом со мной виднеется лицо помощника по посту управления. Его рот превратился 
в черную дыру. Глаза широко расширены — я вижу его круглые зрачки. Кажется, 
будто он кричит, но не раздается ни малейшего звука.

Неужели я схожу с ума и мои органы чувств отказываются повиноваться мне? Мне 
кажется, что помощник напуган не по-настоящему, а лишь лицедействует, 
разыгрывая страх помощника по посту управления.

Командир приказывает обоим моторам — средний ход вперед.

— Средний ход вперед — обоими! — доносится из боевой рубки голос рулевого.

Похоже, помощник по посту управления выходит из своего транса. Он начинает 
украдкой озираться кругом, но никому не смотрит прямо в лицо. Его правая нога 
осторожно движется по плитам палубы. Языком он облизывает нижнюю губу.

Смягчившимся голосом командир шутит:

— Они понарасну тратят свои жестянки…

Держащий в руке кусок мела штурман зашел в тупик. Он словно остолбенел на 
середине движения, но это всего лишь недолгое колебание. Он не знает, сколько 
черточек можно поставить последней атаке. Вся его отчетность может пойти 
насмарку. Единственная ошибка — и результат долгого, кропотливого труда можно 
будет выбросить в мусорный бак.

Он моргает глазами, словно желая прогнать остатки сновидения, затем рисует пять 
толстых черточек. Четыре — вертикальных, а одну — посередине, поперек четырех 
первых.

Очередные взрывы раздаются поодиночке — резкие, раздирающие звуки, но с 
недолгим следующим за ними ревом. Шефу приходится срочно останавливать помпу. 
Штурман принимается за новую пятерку своих пометок. Когда он проводит последнюю 
линию, кусок мела выпадает у него из рук.

Еще один оглушительный взрыв. И вслед за ним вновь раздаются такие звуки, будто 
поезд мчится по небрежно уложенным рельсам. Грохот колес, переезжающих стрелку, 
чередуется с глухими толчками по щебню. Металлический лязг и скрежет.

Если какая-нибудь заклепка не выдержит напора воды и выскочит, то она сможет — 
я это хорошо знаю — прошить мой череп насквозь, словно пуля. Давление! Струя 
воды, врывающаяся в лодку, может перерубить человека пополам.

Тошнотворный запах страха! Теперь они держат нас за яйца. Мы попали в тиски. 
Теперь наша очередь.

— Шестьдесят градусов — усиливается — шумы появились на двухстах градусах!

В моей голове гремят два, потом еще четыре разрыва. Если так дальше пойдет, они 
сорвут наши люки, грязные свиньи!

Слышатся стоны и истеричное всхлипывание.

Лодку трясет, как самолет, провалившийся в воздушную яму.

Они накрывают нас ковром.

Удар сбивает двух человек с ног. Я вижу вопящий рот, дрыгающиеся ноги, два лица,
 искаженные ужасом.

Еще два взрыва. Океан превратился в одну сплошную обезумевшую от ярости массу 
воды.

Рев затихает, и внезапно наступает тишина. Становятся слышны лишь самые 
неотъемлемые звуки: слитное гудение моторов, напоминающее жужжание насекомых, 
дыхание людей, непрерывно капающая вода.