основания крыльев, прямо над лопатками, если можно так выразиться. Затем быстро 
кладешь их набок на плаху и отрубаешь голову топором. Пусть кровь вытекает, 
только, смотри, не упусти их, а то улетят без голов. Жутковатое зрелище.

Доносятся новые звуки: шум винтов — свист на высокой ноте, слышимый по всей 
лодке. Я вижу, как вахтенный-новичок на посту управления трясется, как осиновый 
лист. Он согнулся над распределителем воды. Кто-то еще — не разобрать, кто 
именно — опускается на пайолу. Сложившийся пополам темный комок плоти и страха. 
Прочие скукожились, кто как смог, стараясь стать как можно меньше. Можно 
подумать, им здесь удастся спрятаться.

Один Старик невозмутимо сидит в своей привычной позе.

Опять взрыв! Я обо что-то так сильно ударяюсь плечом, что едва не вскрикиваю от 
боли.

Еще два.

— Начинайте качать! — голос командира перекрывает рев.

Мы не можем скрыться от эсминца. Проклятие, мы не можем стряхнуть его с нашего 
хвоста.

Шеф остекленевшим взором поглядывает искоса из уголков своих глаз. Похоже, он 
ждет-не дождется очередной порции бомб. Извращение: он хочет откачать воду из 
трюма, а для этого ему необходимы новые бомбы.

Лодку уже не удается удержать без продолжительного откачивания. Трюмная помпа 
работает, когда за бортом раздается рокот, и останавливается, когда тот 
прекращается. И так не переставая — включить — выключить, включить — выключить.

Ждем — ждем — ждем.

По-прежнему ничего? Совсем ничего? Я раскрываю глаза, но не отрываю взгляд от 
палубных плит.

Двойной удар. Чувствую боль сзади шеи. Что это было? Слышны крики — палуба 
ходит ходуном — пайолы скачут вверх-вниз — вся лодка вибрирует — сталь издает 
звуки, похожие на волчий вой. Освещение снова отключилось. Кто кричал?

— Разрешите продуть цистерны? — слышу я голос шефа, словно заглушенный ватой.

— Нет!

Луч карманного фонаря шефа прыгает по лицу комндира. Не разобрать ни рта, ни 
глаз.

Душераздирающй, пронзительный, визгливый крик — затем очередные сокрушительные 
толчки. Едва улеглась оргия звуков, как снова слышится поскребывание АСДИКа. 
Этот звук предупреждает о том, что наше подводное убежище обнаружено врагом. 
Эти царапанья расшатывают нервы сильнее всего. Они не могли бы придумать 
худшего звука, чтобы мучить нас. Эффект такой же, как от сирен, установленных 
на наших «Штуках»[76 - Ju-87 («Stuka») — немецкий пикирующий бомбардировщик 
Юнкерс-87.] . Я задерживаю дыхание.

Три часа со сколькими минутами? Я не могу разглядеть длинную стрелку.

Поступают рапорта. И спереди, и сзади долетают обрывки слов. Что там дало 
сильную течь? Сальник ведущего вала? Конечно, я знаю, что оба вала проходят 
через корпус высокого давления.

Загорается аварийное освещение. В полутьме я вижу, что центральный пост 
заполнен людьми. Что на этот раз? Что случилось? Откуда эти люди? Должно быть, 
они пришли через кормовой люк. Я сижу на комингсе[77 - Порог.] носового люка. 
Они не могли проникнуть здесь. Черт бы побрал этот сумеречный свет. Никого из 
них я не узнаю. Двое моряков — помощник по посту управления и один из его 
вахтенных наполовину загородили мне обзор. Они стоят так же неколебимо, как и 
всегда, но все позади них находится в движении. Я слышу шарканье сапог, 
запыхавшееся дыхание, быстрое шмыганье, несколько сдавленных ругательств.

Старик пока ничего не замечает. Он не сводит глаз с глубиномера. Только штурман 
оборачивает голову.

— Течь в дизельном отделении, — орет кто-то на корме.

— Агитация! — откликается Старик, даже не повернув головы, и затем повторяет 
еще раз, отчеканивая слоги — А-ги-та-ция!

Шеф было рванулся в направление машинного отсека, но замер на месте, 
уставившись на манометр.