лучи, пронзающие тьму, всепожирающие потоки пламени, вырывающиеся из бронзовых 
фонтанов, окаймленных радужными ореолами.

— Учебное бомбометание, — шепчет Старик.

Я бы так не назвал.

Гигантский кулак ударяет со всего размаха по задрожавшей лодке. Я чувствую 
слабость в коленях в тот момент, как нас подбросило кверху. Стрелка глубиномера 
дернулась назад. Свет погас, раздался звон разбитого стекла. Мое сердце бешено 
колотится — наконец зажигается аварийное освещение.

Я вижу, как Старик кусает нижнюю губу. Надо принимать решение. Погрузить лодку 
вниз, на ту глубину, где разорвались последние бомбы, или поднять на несколько 
десятков метров выше.

Он приказывает поворот с одновременным погружением. Опять вниз по горке. Одна — 
две — три — но где? Вверху? Внизу? Слева? Учитывая последнее сотрясение, скорее 
можно предположить, что бомбы были спереди слева по борту. Но выше или ниже 
лодки? Ну вот опять. Снова докладывает акустик.

Удар приходится прямо по моему третьему спинному позвонку. За ним еще — и еще: 
два прямых удара сзади по затылку и шее.

С рулевого поста потянулся дым. Неужели вдобавок ко всему н нас еще и пожар? 
Или это обгорают кабели? Как бы не было короткого замыкания!

Успокойся! С посудиной ничего плохого не может произойти: я на борту. Я 
бессмертен. Если я на борту, лодка неуязвима.

Не остается никаких сомнений — заполыхала приборная панель. Бросается в глаза 
надпись на огнетушителе: Сохраняйте спокойствие! Заливайте огонь снизу! Мой 
мозг непрестанно повторяет: неуязвим — неуязвим — неуязвим.

Помощник по посту управления вступает в бой и почти пропадает в дыму и пламени. 
Ему на помощь спешат двое или трое. Я замечаю, что у лодки появляется дифферент 
на нос — все тяжелее и тяжелее. Я слышу: «Клапан — в трюме пробит трубопровод». 
Но такой крен не может быть только из-за разрыва трубопровода. Почему шеф не 
выровняет корму? Для чего еще нужны выравнивающие емкости, как не для баланса.

Хотя эсминец должен быть где-то поблизости, Старик отдает команду полный вперед.
 Ну еще бы! Лодка набрала уже слишком много воды, чтобы ее можно было удержать 
на плаву в неподвижном состоянии. Нам не обойтись без тяги винтов, которая 
создаст подъемную силу, приложенную к плоскостям рулей глубины, чтобы поскорее 
опустить корму. Если бы не эта необходимость, Старик ни за что не позволил бы 
так шуметь: такая скорость для лодки равносильна колокольчику, одетому на шею 
коровы. У нас нет выбора: или набрать скорость, или затонуть. Томми наверху, 
должно быть, сейчас слышат нас — наши двигатели, винты, трюмную помпу — безо 
всяких приборов. Они вполне могут отключить свой АСДИК, чтобы сэкономить 
электрический ток.

Теперь помимо сложных вычислений курса Старику приходится постоянно 
беспокоиться о нашей глубине. Мы оказались в рискованной ситуации. Если бы 
только у нас была возможность всплыть, все было бы намного проще: «Надеть 
спасательное снаряжение!», и продуть цистерны всем, что у нас есть. Про такое 
лучше и не мечтать!

Все влажное, покрыто каплями конденсата, словно лодка вспотела от испуга.

— Прокладки ведущего вала пропускают воду! — орет кто-то сзади. И тут же 
спереди подхватывают:

— …Клапан течет!

Я почти не обращаю на крики внимание. Какая разница, который именно клапан 
течет?

Четыре взрыва следуют один за другим, затем — безумный рев и клокотание черного 
потока, устремившегося в огромную брешь, проделанную бомбами.

— Тридцать три — четыре — пять — тридцать шесть, — громко считает штурман. На 
этот раз очень близко!

Сейчас мы на ста двадцати метрах.

Старик уводит лодку еще глубже и поворачивает влево.

От следующей детонации у меня стискиваются зубы. Я слышу рыдание. 
Вахтенный-новичок на посту управления? Только его истерики нам и не хватало!