накинется вся наша стая, — громко заявляет Старик из-под бинокля. — Они еле 
тащатся! В конце концов, они не могут двигаться быстрее своего самого 
тихоходного парохода. И никакой возможности маневрирования. Некоторые капитаны 
просто обречены стать мишенями — а если весь этот выводок еще и будет постоянно 
совершать предсказуемые повороты по жестко установленной схеме — боже мой! Они 
все привыкли двигаться только по прямой, и правила предотвращения столкновения 
судов в открытом море писаны не для них…

Спустя немного времени он продолжает:

— Каждый, кто ходит на этих нефтеналивных танкерах — либо сверхчеловек, либо 
ненормальный. Неделями тащиться на посудине, до краев наполненной бензином, в 
ожидании попадания торпед! Нет уж, увольте меня!

Он долго молча вглядывается в бинокль.

— Они сильные парни, — наконец ворчит он. — Я слышал об одном моряке, которого 
экипаж эсминца выудил из воды в четвертый раз. Он три раза плавал[70 - На 
морском жаргоне времен войны «плавать» означало оказаться в воде после того, 
как твой корабль пошел на дно.] , три раза его спасали, и он пошел в рейс в 
четвертый раз — это о чем-то говорит. Само собой, им хорошо платят; любовь к 
Родине плюс солидный банковский чек — наверно, это лучшая почва для выращивания 
героев.

Затем он сухо добавляет:

— Впрочем, иногда обходятся одним алкоголем.

У нас уже некоторое время поднята рамочная антенна. Теперь мы посылаем 
приводные радиосигналы для других подлодок в нашем районе. Переставляльщики 
флажков в штабе в Керневеле тоже получают короткие сигналы, передаваемые с 
часовыми интервалами, внешне беспорядочный набор букв, из которого, однако, они 
получают все, что им следует знать о конвое: координаты, курс, скорость, 
количество кораблей, систему охранения, нашу ситуацию с топливом и даже погоду. 
Изменения нашего курса дают им возможность представить картину движения конвоя. 
Нам запрещено атаковать, пока не подтянутся другие лодки.

Настроение в лодке изменилось. В каютах стало необычайно тихо. Похоже, 
возбуждение спало. Большинство членов команды лежит, решив употребить последние 
часы перед атакой на сон.

На центральном посту все системы давно уже испытаны, все контакты проверены и 
перепроверены по нескольку раз. Теперь помощникам на посту управления нечем 
заняться. Один из них разгадывает кроссворд и спрашивает меня, не знаю ли я 
французский город, начинающийся на «Ли» —

— Лион.

— Спасибо. Подходит.

С кормы появляется шеф.

— Ну, как тут дела? — интересуется он.

— Хорошо, насколько я могу судить.

Похоже, никакая проблема, кроме топливной, не тяготит шефа. Он успел в свое 
удовольствие обежать всю лодку, так что теперь он садится на рундук, чтобы 
поболтать:

— Вроде бы все вычисления оправдали себя. А я уж было разуверился. Бог мой, в 
какое дерьмовое время нам приходится патрулировать! А раньше было veni, vidi, 
vici[71 - «Пришел, увидел, победил» — высказывание Гая Юлия Цезаря.]: в добрые 
старые времена можно было залечь на океанском маршруте и ждать, пока кто-нибудь 
сам не выйдет на тебя. Теперь их Величества редко балуют нас своими 
посещениями — в общем-то, правильно делают, с их точки зрения.

19.00. На посту управления лежит приготовленная оптическая система ночного 
наведения, вокруг которой суетятся три человека: проверяют механизм пуска 
торпед.

Мне показалось, что кто-то произнес:

— Целая вереница посудин — мы просто обязаны попасть в них!

И снова на мостик. Сейчас 19.30. Здесь собрались все офицеры, за исключением 
инженера-стажера. Шеф забрался на стойку целеуказателя и уселся там, как 
охотник в засаде на дереве. Наш курс — 180 градусов. Небо позади столбов дыма 
расслоилось на кроваво-красные полосы, словно там поставили гигантскую палатку. 
Солнце опустилось за тучи. Красные тона медленно переходят в бледно-шелковистую