и речи быть не могло…

Никто ни разу не осмелился спросить Меркеля, как он умудрился привести лодку 
назад, на базу, через две тысячи миль, с искалеченной боевой рубкой и вообще 
без перископов. Но у Меркеля волосы успели поседеть еще до этого случая.

Пытаясь приготовить камеры к съемке в каюте унтер-офицеров, я оказался 
свидетелем оживленной дискуссии ее обитателей. Невзирая на близость конвоя, они 
снова обсуждают тему номер один.

— Тебе было бы любопытно взглянуть на его последнюю подругу. Родилась в 1870 
году. Первым делом у нее надо было смести паутину между ног…

Зейтлер издает мощную отрыжку, рожденную в глубине его желудка.

— Тебя можно было бы запеленговать по звуку с большой дистанции! — восхищенно 
произносит Пилигрим.

Я ищу убежища в носовом отсеке. Свободные от вахты наблюдатели, не то пятеро, 
не то шестеро, расселись, кто скрестив, кто вытянув ноги, на пайолах под 
качающимися гамаками. Не хватает только костерка.

На меня набрасываются с расспросами:

— Ну, что там?

— Все идет по намеченному плану.

Жиголо размешивает что-то в своей чайной чашке грязным ножом.

— Бульон — дерьмовый, — усмехается Арио. — но зато очень питательный.

Пришедший с мостика палубный матрос прикидывается удивленным:

— Что это за охотники на привале?

Затем он пытается протиснуться в их кружок, но Арио моментально портит ему 
настроение:

— Не надейся на этот раз улизнуть с моим бутербродом! Ты вчера опять повторил 
свой фокус. В следующий раз я тебе голову вобью между плеч!

Матросик намазывает себе маслом еще один кусок хлеба, усаживается поудобнее и 
обращается ко всей честной компании:

— Позвольте мне открыть вам маленький секрет — вы все тупые свиньи.

На это заявление никто и не думает обижаться.

От волнения я не могу оставаться на одном месте. Вернувшись в каюту младших 
офицеров, мне не приходится долго прислушиваться, чтобы понять, о чем они 
говорят на этот раз. Слово имеет Зейтлер:

— Когда я служил на тральщике, у нас на борту был один урод вроде этого.

— Если по какой-то случайности урод, о котором ты рассказываешь, — это я, то ты 
вполне можешь рассчитывать получить страховку от несчастного случая! — 
объявляет Френссен. — причем очень быстро.

— Как ты мог принять это на свой счет? Ты ведь у нас просто гений! Кто говорит 
о тебе?

— Если башмак подошел[69 - Созвучно русской поговорке: «На воре шапка горит».] 
… — встревает Пилигрим.

Я оглядываю каюту. Радемахер задернул свою занавеску. Зейтлер строит из себя 
обиженного; очевидно, он передразнивает Френссена, который только и ждет, чтобы 
с ним заговорили.

Открывается люк на камбуз. Следующий, ведущий в моторный отсек, тоже распахнут. 
Гул дизелей заглушает все разговоры. «Десятиминутная готовность!» — слышу я 
чей-то голос. Сутолока, брюзжание, проклятия: вахта машинного отделения 
готовится заступить на смену. Сейчас, должно быть, 18.00.

Вновь на мостик. Скоро начнет смеркаться. Темные тучи закрывают серое небо.

Звук от впускных сопел турбонагнетателей, всасывающих воздух по обе стороны от 
мостика, перекрывает шум дизелей.

— Не хотел бы я оказаться на месте командира этого конвоя, когда на них